большим пальцем небольшую наколку.
— Ага, в Псковской. В Чечне был… А что, тоже служили? Где? — поинтересовался охранник, переходя вдруг на «вы».
— Да давно это было, — сказал Алексей. — Ты даже названий таких не знаешь.
— Я восьмидесятого года рождения, — счел нужным сообщить охранник.
— Болград, — сказал Алексей. — Слыхал?
— Не-а, — вздохнул парень.
— А милиция куда же смотрит? — спросил его Алексей.
— Милиция! — весело фыркнул охранник, как будто Алексей сказал что-то необычайно смешное и нелепое. Но так и не удалось выяснить, что так развеселило охранника, потому что в эту минуту в кафе появился Антон в сопровождении до боли знакомого Алексею человека. Человек этот приблизился к Алексею немного развязной походкой, мощно встряхнул его руку в приветственном пожатии, и Алексей узнал Графа.
— Здорово, Фроян, — весело, насмешливо поздоровался Граф, словно они расстались только вчера, а ведь Алексей не видел Графа лет девять. — С кем бился?
Удивленный его появлением, Алексей не нашелся даже, что сказать, и только молча опять протянул руку. Во второй раз Граф пожал ее более сдержанно и деловито, с выражением какого-то профессионализма на лице, разглядывал последствия потасовки.
— Брюки жалко, — сказал Алексей, — потеребив распоротую штанину.
— Да херня, — заключил Граф, закончив осмотр раны и перевязки. — Сейчас этих брюк как грязи. Поедем щас новые купим.
— Ну куда сейчас-то, — возразил Алексей, — народ пугать. Дома-то есть.
Когда-то, в детстве и юности, Граф был Антону и Алексею и другом, и врагом. Звали его Сережа Ведерников и жил он в доме через улицу, всего-то в двух минутах ходьбы, но это, по неофициальной районной топографии, было уже совсем другое молодежное объединение. Вообще все кварталы района были поделены согласно сложно уловимым принципам и носили названия «Лимония», «Аврора», «Китайка», «Ежи» и т. п… Конечно, взрослые или престарелые обитатели района понятия не имели, что живут, скажем, в «Лимонии» или на «Тропе», а вот для подростков эти слова служили значениями сложных отношений иерархии и опознавательными знаками. В целом, правила жизни этих мини-образований мало чем отличались от жизни мирового сообщества. Большей частью между «Лимониями» и «Аврорами» держался худой мир, но нередко разгорались войны, высшим выражением которых служили массовые драки, разгоняемые милицией. Иногда внешние обстоятельства, как то конфликты с удаленными неприятелями с Сетуни и Рабочего поселка, заставляли их объединяться, однако по миновании угрозы конфедерация снова распадалась на независимые, блюдущие свою честь и интересы феодальные княжества.
Будучи ровесниками и предназначенные Кунцевским военкоматом в десантные войска, Алексей и Сережа Ведерников вместе прыгали еще от ДОСААФ в Волосово под Чеховым. Тогда-то оба они поняли, что есть некая высшая судьба, которая сближает их намного сильнее и серьезнее, чем столько лет разъединявшее дворовое соперничество, и что играют теперь они за одну команду. Мировая война представлялась им чем-то вроде хоккейного матча СССР — Канада, только вместо щитков были бронежилеты, а вместо клюшек «КОНО» — автомат Калашникова стрелковый. Что из всего этого может произойти, они задумывались не очень. В армию они отправились в один день — ранним октябрьским утром, но уже на Угрешке судьба развела их по разным концам Союза. Граф попал в Фергану, оттуда в афганский Баграм, а Алексея сначала на полгода занесло в литовский Каунас, а потом в Бессарабию, в маленький населенный болгарами и гагаузами городок Болград на берегу озера Ялпуг, который славился тремя подробностями жизни: овцеводством, виноградарством и десантниками, по численности не уступавшими собственно горожанам. Была, впрочем, и четвертая, едва ли не самая важная: именно здесь Пушкин начал писать «Цыган», но об этом Алексей узнал значительно позже.
В описываемый момент жизни Граф представлял ту благоразумную, домовитую часть десантников, которая, никоим образом не изменяя боевому братству, 2 августа тем не менее предпочитала сомнительным заплывам в печально известной луже Парка культуры удовольствия, вызывающие не столь броский общественный резонанс. Все они ходили в шикарных костюмах, ездили на дорогих машинах и в общем чувствовали себя отлично. Но воспоминания о молодости не отпускали и требовали деяний: сначала сознательные десантники создали Союз десантников, а те, кому и этого показалось мало, стали сбиваться в музыкальные коллективы с репертуаром патриотическим, но без патриотического угара тех, кто никогда десантниками не был. У Графа имелся прибыльный бизнес — он занимался перевозкой грузов, но ждал от жизни не только прибылей. Не только брать, но и отдавать хотел Граф. Где-то на каком-то концерте он познакомился со Стасом, исполнителем такого же импровизированного репертуара, и с тех пор у них составился творческий тандем.
И их обоих, тем более что оба они были еще и «афганцами», не обошла судьба множившихся речистых былинников. Свой ансамбль они назвали скромно и по делу — «Музыкальный десант», и, в то время как дела их вели толковые управляющие, сами они несли музыкальное слово поддержки обычными маршрутами: в Осетию, в Абхазию, в Приднестровье, в бригады спецназа ГРУ и даже в Звездный городок. Оба они относились к этому своему роду деятельности не менее серьезно, чем к зарабатыванию хлеба насущного, и даже брали уроки вокала у настоящих оперных преподавателей. Иногда их приглашали на выступления и организации поскромнее бригад особого назначения, и Граф со Стасом отказывали только в совсем уже исключительных случаях аврального бизнеса.
По дороге домой Граф потчевал гостей своего автомобиля песнями собственного сочинения. Слова одной из них развлекли Алексея. «И если надо в Новом Свете свои раскроем купола», — заверял в ней Граф своих слушателей.
— Зреют, зреют реваншистские настроения, — рассмеялся Алексей.
— А то, — довольно откликнулся Граф.
— Пригласил бы на концерт, — сказал Алексей.
— Да не вопрос, — еще радостней отозвался Граф.
— Ну чё? Нажремся, может? — предложил Антон. — Повод вроде есть. Легитимный.
Граф, на секунду оторвавшись от дороги, нашел его глаза в лобовом зеркале.
— Ты с синькой завязывай, — заметил он то ли с иронией, то ли всерьез. — Правда тебе говорю.
— Ага, — неопределенно отозвался Антон. — Нашу волю не сломить: пили, пьем и будем пить, — продекламировал он народный стишок и подмигнул Алексею.
Первого октября одноклассники школы, в которой Алексей проучился до девятого класса и которую закончила Кира, хоронили Толика Сверстникова. Кто-то работал за границей и не смог приехать, двоих, павших в криминальной войне 90-х, тоже уже не было в числе живущих, как и самого Толика, но основная группа была налицо и выступила монолитно. Толик покинул мир без затей — просто разбился на машине. После прощания в морге состоялись собственно похороны, а потом поминки в одном из ресторанов Красногорска, где Толик несколько лет назад купил себе приличную квартиру с видом на лесной массив.
В школе Алексей не дружил с Толиком особенно близко, но все-таки был рад, что оказался в Москве так кстати. Почти единственное, что он помнил о Толике, это то, как они в школьном туалете наполняли водой презервативы, стоившие тогда по четыре копейки, и швыряли их с четвертого этажа через переулок в окна приземистого двухэтажного ателье, откуда высовывались грузные молодухи и весело, игриво грозили им пудовыми кулаками.
У Толика был небольшой туристический бизнес и была девушка Кристина, с которой он вроде бы жил в гражданском браке, и девочки гадали, она ли унаследует бизнес, автопарк и квартиру с видом на лесной массив, или все-таки дядя, приехавший на похороны из Новосибирска.
Поминки текли классически: первые полчаса прошли в тягостном молчании, которое ниспадало после каждого траурного тоста, но под сурдинку гнет случившегося отпускал, и языки развязывались. Был среди собравшихся простой и прямой человек — Слава Деулин. Он работал учителем истории в вечерней школе.
