автомобиль и свет его фар равномерно, угловато скользит по стенам комнаты. То ей вспоминался Кашгар, особенно почему-то коврик, который они купили с Алексеем, и вспоминался его узор, изображавший сказочное дерево жизни Ним, а сама она себе казалась волшебной птицей, знающей нечто такое, что можно знать, чем можно обладать только сидя на дереве жизни, цепко зажав костистыми лапами одну из его ветвей. Кире хотелось свободы и полета, ей хотелось разжать лапы и оторваться от дерева жизни, но ничего не выходило из этой затеи, и она по-прежнему владычествовала в кроне, и с тем особенным оттенком страха, который ощутим только во сне, к ней приходила мысль, что она всего лишь узор на ковре и никуда ей не взлететь, а до века слушать тихий говор розовых веток, и сама в конце концов становилась этой мыслью.
И только перед самым уже рассветом она забылась коротким сном, который хотя и был отягощен сновидением, все же освежил ее и дал ей силы пережить следующий день. Ей вдруг приснилась белка, которую они с Алексеем видели летом в вольере у церкви в Крылатском, когда встретились первый раз после его приезда. Белка была какого-то необычного размера; больше похожая на крысу, чем на белку, она крутилась в колесе, но останавливалась то и дело и смотрела тогда на Киру цепкими, пытливыми, чуть припухшими, чуть раскосыми глазками, похожими на слюдяные бусинки, и Киру томил этот взгляд странного существа, а когда оно снова начинало движение в колесе, колесо раскручивалось все быстрее, и быстрее, и быстрее, и ось его начала наконец скрипеть, скрипеть, металлически скрежетать, и не было способа изгнать из сознания этот резкий, настойчивый и неприятный звук…
Разбудили ее звуки клаксона прибывшего эвакуатора. Она быстро привела себя в порядок и вышла в ту комнату, где давеча трапезничали. На газовой плите посвистывал чайник, и Ольга уже хлопотала в кухне.
Перед дальней дорогой за стол усадили и водителя эвакуатора. Это был плотно сбитый, бодрый мужчина лет пятидесяти с грубоватыми чертами лица, которые, однако, слагаясь вместе, создавали довольно приятный образ какой-то мягкой, бывалой мужественности. К завтраку вышел и отец Геннадий. Кира то и дело поглядывала на фотографии пожилых монахов и расстроенно думала о том, что предчувствия подвели ее и эта случайная заминка, которая показалась ей вовсе не случайной, так и не разрешила ее сомнений.
— Вы кушайте, кушайте, — подбадривал ее отец Геннадий. — Мне-то и нельзя ничего, у меня диабет, — неожиданно признался он.
— А что это вы вчера пели, батюшка? — вспомнила вдруг Кира. — «Перед кончиной земного порога наша держава царя обретет». Это как понимать?
— Да так и понимать, — несколько удивленно сказал отец Геннадий. — Будет в России монархия. Это же предречено, — и еще раз в его голосе послышалось удивление Кириной неосведомленностью. — В России будет монархия, царем станет прямой потомок Николая Второго, мужескаго пола.
— Второго? — переспросила Кира, думая, не ослышалась ли она. Где-то когда-то она читала, что наследниками Российского престола могут, да и то с натяжкой, считаться дети родной сестры Николая великой княжны Ольги Александровны, прижитые ей в браке с полковником Куликовским.
— Может, имеется в виду кто-то из Куликовских? — усомнилась она. — Потом еще у него сестра была — Ксения. Та была замужем за великим князем Александром Михайловичем.
— Вто-ро-го, — отчетливо произнес отец Геннадий. — Анастасия спаслась, жила в Италии, вот от нее и будет.
Водитель эвакуатора, замерев с чашкой в руке, с неподдельным вниманием прислушивался к этому разговору.
— Разрешите, — решился вмешаться он. — Кем же так предречено?
— Старцем Макарием, — живо ответил отец Геннадий. — Это он мне лично говорил.
Водитель посмотрел на Киру, Кира на водителя, Кира примолкла, водитель задумался. С одной стороны, заключение экспертов судебной медицины, с другой — слово схиархимандрита Макария, которого чекисты сутки продержали в воде на морозе и вырубали все-таки живого изо льда топорами, который предсказал возрождение Оптиной пустыни и много чего еще.
На дорогу Ольга всучила Кире пакет с пирожками — видимо, теми самыми, которыми вчера потчевала отца Паисия. Она опять смотрела на Киру с какой-то жалостью, словно проницала нечто, и, накинув куртку, вышла за мужем проводить. Водитель между тем, впечатленный услышанным пророчеством, все никак не мог отвлечься от этого размышления.
— И когда же ждать, батюшка? — спросил он уже на улице.
— Во время третьей мировой, — просто ответил отец Геннадий, приглядываясь к огромной стае черных птиц, кружившей над верхушками высоких берез. — Не пойму, вороны, что ли, это? — Глаза его весело блестели за стеклами очков. — Ну-у, друзья, на зиму пошло!
Перед отъездом действительно пошел снег. Из небесного сумрака слетали редкие, едва заметные снежинки. Желтый нарядный эвакуатор, легонько переваливаясь, начал свое движение по деревенской улице к выезду на трассу. Какие-то темные женщины в допотопных шушунах стояли у своих ворот и провожали всю эту странную конструкцию глазами, словно в очередной раз решали сакраментальный вопрос, а доедут ли эти колеса до Киева.
Кира была не прочь поболтать со своим попутчиком о монархической грезе отца Геннадия, но водитель эвакуатора оказался человеком неразговорчивым и молча крутил баранку. Кира сидела рядом и смотрела в окно, «Лексус» стоял на платформе. Со всех сторон поля словно бы покрылись снежной пудрой, и ели по обочинам накапливали ее на зеленых костлявых ветках. Черные полосы от шин, неровно наложенные на заснеженное полотно, текли вперед, как бы указывая направление. Далеко на пригорках чернели, дымили деревни, и кое-где вздымались с земли белые, нежные, словно акварелью наведенные колокольни. Но скоро еловый лес смыкался опять, вбирая дорогу в узкую воронку. Налево мелькнула просека к какой-то военной части. У КПП трое солдат в бушлатах с поднятыми воротниками курили в рукава. То ли вид солдат произвел в угрюмом водителе перемену настроения, то ли на глазах сменившееся время года и еловая пуща вокруг, но он вдруг сказал страстно, с горечью:
— Я в Афганистане колонны водил. Страна была!
— Люди гибли, — робко возразила Кира.
— Люди гибли, — согласился водитель, — да только не за металл. А эти? Собрались втроем, втихаря, напились, поругались и развалили страну. Думали, скоро все обратно к нам прибегут, республики-то. А никто что-то не торопится. Вот теперь и празднуем День независимости неизвестно от кого. От себя, наверное.
Но теперь уже Кира как-то замкнулась и ей расхотелось вести разговоры. Да и водитель, ограничив себя этой страстной тирадой, затих на много километров и только меланхолично смотрел на дорогу, которую изредка перебегала первая поземка.
Кира тоже смотрела в окно, и родина под первым рассыпчатым снегом казалась ей еще тоскливей, чем без него. Образы ее странного сна бродили у нее в голове и немного еще тревожили ее. Странный, даже чуть зловещий взгляд гигантской белки, как морок, временами виделся ей. Чтобы избавиться от этого неприятного чем-то видения, Кира выбирала снежинку и провожала ее глазами, сколько позволяла скорость машины.
Понемногу она втянулась в дорогу и углубилась в себя. Она думала о Гоше, об этих брошенных детях из Пашина, которых она так и не увидела, о том, что они с Митей вполне могли бы взять опеку над кем- нибудь из них. И эта мысль — они с Митей — вызвала у нее горькую усмешку.
И только уже где-то под Переславлем-Залесским сигнал телефона вывел ее из задумчивости. Звонил Андрей Брызгалов, Митин компаньон, и сказал, что Митя час назад задержан по подозрению в легализации средств. Ехать оставалось еще час с лишним, да еще пробки в Москве: Киру настолько сразила эта новость, до такой степени она не представляла себе, что нужно делать в подобной ситуации, что, прежде чем догадалась позвонить тестю, спросила у водителя эвакуатора:
— А вы случайно не сидели?
— Нет, — рассмеялся он, обнажив крепкие ровные зубы, — не сидел.
