В воскресенье Алексея разбудила бодрая музыка из детства, которая лилась из мегафонов агитационного автомобиля. Автомобиль колесил по району, напоминая его жителям, что сегодня должны состояться выборы в Государственную Думу Росссийской Федерации. Пока Алексей спал, Татьяна Владимировна уже исполнила свой гражданский долг. Вернулась она веселая, раскрасневшаяся, рассказала, кого из соседей встретила на избирательном участке и почем пирожки в буфете, который там по традиции устроен. Несколько этих пирожков, кстати, довольно сносных, сошли Алексею за завтрак.
— Только за «Единую Россию», — напутствовала его Татьяна Владимировна. — Ни в коем случае ни за «Союз правых сил», ни за коммунистов.
— Хорошо, — сказал он, чтобы не огорчать ее. Переубедить ее было уже ни в чем невозможно. За несколько минут он добрался до школы, где испокон голосовали жители его дома. Люди шли на участок, но в основной массе это были люди пожилые или старики, многих из которых он даже знал в лицо. И, увы, сомнений в том, кому они отдадут свои голоса, почти не было. В буфете и впрямь был ажиотаж и даже небольшая очередь за песочными кольцами, осыпанными толчеными орехами. Он и сам купил пару штук.
Стояла влажная, пасмурная погода, но домой идти не хотелось, и от школы Алексей пошел рощей. Роща делилась на две неравные части довольно длинной — метров в триста — канавой, которая была ничем иным, как противотанковым рвом, вырытым осенью сорок первого года, и в меньшей ее половине, прилегавшей к Рублевскому шоссе, видны были остатки блиндажей. Когда Алексей был мальчишкой, блиндажи еще вполне хранили форму, под их накаты можно было залезть, теперь же места, где они когда- то находились, еле угадывались по углублениям в земле, похожим на воронки, которые год от года становились все менее заметны. Когда-то в одном из них Алексей нашел телефон полевой связи и мятый котелок, пролежавшие так почти сорок лет.
От преющей листвы тянуло горечью. Мхом заросшие березы стояли отрешенно, как приговоренные к зиме; в их немых верхушках кричали вороны, словно выкликая первый снег. Кроме Алексея никого в эту минуту не было в просторной роще, но вот в простывшем ситце вдалеке мелькнула ярко-оранжевая лента. Худенький узбек, одетый в мешковатую рабочую робу, невозмутимый и углубленный в себя, как кашгарский Йылдыз, нес на плече к мусорным бакам черный, набитый мусором целлофановый мешок. И, наблюдая за этим беспечным человеком, так неожиданно вписавшимся в русский лес, Алексей вдруг подумал, что Восток — это стайер. Он не был очарован им, но почувствовал его ровное дыхание. «Мы бежим быстро, — размышлял Алексей, — а он едва ползет, но удивительным образом мы всегда остаемся в пределах видимости друг друга. В этом парадоксе скрыта какая-то загадка. Тут, бесспорно, таится некий смысл. Ценность наших бесконечных спринтерских рывков перестает быть очевидной».
Вспомнив, что Татьяна Владимировна наказала купить молока, он зашел в «Пятерочку». Покупателей почти не было, зато продавцы и товар все были в наличии. Все эти мясоедовы, куроедовы, мясновы, пудовы, мукомоловы, цикоровы, мироедовы, мордатые, бородатые, весело глядели с прилавков, лукаво подмигивали, многозначительно улыбались, как бы обещая тому, кто польстится на их стряпню, неземное блаженство; предлагали отведать свои кулинарные изыски всевозможные приправычи и лавровичи; ждали своего часа пельмени от всевозможных палычей, точтонадычей, сам самычей, Петровичей и демьянычей, и демьянычи и Петровичи не уступали мукомоловым и мясоедовым ни в стати, ни в белизне поварских колпаков, ни в древности своих соевых традиций.
Алексей отдал, что было положено, смуглянке-кассирше и отправился домой торжествовать победу, но то, что предложил телевизор, привело его в состояние шока. Алексей слушал диктора и не мог поверить в то, что слышал. Он вовсе не рассчитывал на победу в буквальном смысле слова, но такой неправдоподобный разрыв между лидерами и всеми остальными говорил только об одном — о фальсификации. Довольно значительное количество людей, с которыми пришлось говорить ему накануне, все клялись в том, что непременно отдадут свои голоса коммунистам. Это был своеобразный флэш-моб — в знак протеста против политической системы и правящей партии проголосовать за КПРФ, и вот, по словам диктора, в этом заколдованном «единороссами» мире даже из этого ничего не получилось. Слушая гладкого, холеного произносителя приподнятых слов, который любезным голосом сообщал о победе «Единой России», Алексея охватила такая ярость, что он готов был разбить телевизор, расколоть эту лживую, самодовольную физиономию.
С досады он позвонил Вадиму Михайловичу.
— Ничего удивительного, — бодро сказал тот. — Дальше будет только хуже. Народ наш сам лезет в ярмо.
— А ваши ходили? — поинтересовался он.
— Наши не ходят, — вздохнул Вадим Михайлович, не уточняя, кого он теперь вынужден считать «своими» — Катю с Костей или Катю с Виталием. — Считают, дескать, бесполезно.
Выяснилось, что Антон тоже на выборы не ходил. Все люди среднего возраста, с которыми ему пришлось разговаривать в этот день, свое нежелание выбирать объясняли или отсутствием графы «против всех», или просто заведомым неверием в мало-мальскую честность этого мероприятия. Алексей, напротив, убеждал их, что, если бы молодых пришло столько же, сколько пенсионеров, никакие вбросы и подтасовки стали бы невозможны, но собеседники только пожимали плечами. Их вообще немного удивляла такая ретивая заинтересованность его, фактически иностранца, в делах какой-то Государственной Думы.
С Антоном он даже слегка попрепирался:
— Ну сами же все недовольны и сами же все им отдаете.
— Да что там отдавать, — беспечно возражал Антон, — уже все отдали. В пень их. Пусть жрут.
— Ну где ж тут будет гражданское общество при таких-то настроениях?
— Нет у нас гражданского общества? — возмутился Антон. — Глупости! Есть оно, да не про нашу честь. Мы-то не граждане, мы — подданные. Просто настоящими гражданами считаются только те, кто на государевой службе. А простое богатство, скажем так, сумма зеленых долларов или палевых евро, такого гражданства не дает. У нас купцам-то медали на кафтаны вешали, а бороды драли. Сухово-Кобылина я читал когда-то: там у него один чиновник кричал, пророчествовал: «Все наше будет! Вся Россия!» И, представь себе, стала! Стала их Россия. Не при царе стала — тогда это только еще мечта была, не при коммунистах с советами. Сейчас стала. Вот они и есть в России граждане и живут себе в своей России этой суверенной припеваючи по своим гражданским законам, уж не знаю, когда придуманным.
На следующий день сияющие дикторы телевидения подтвердили победу правящей партии. По их словам, разрыв между победителями и всяческими оппозиционерами стал еще больше, и эти цифры уже никакому обжалованию не подлежали.
Митя, как говорится, шел по двум статьям Уголовного кодекса Российской Федерации: мошенничество в особо крупном размере и покушение на легализацию. Люди, которые у него в доме были приняты как друзья, стали отлетать с этого прокаженного ствола, точно осенние листья. Большинство имущества, а оно кое-чего стоило, официально принадлежало Кире. Раньше, ставя свою подпись под очередным актом, она видела здесь только заботу мужа о себе и о сыне, но теперь ей стала ясна его прозорливость.
Следствие не обещало быть ни долгим, ни коротким. Оно вообще ничего не обещало. Знающие люди, с которыми свели Киру добрые люди, советовали брать адвоката самого простого, неброского, недорогого, но обязательно старого и опытного. Впрочем, у Мити был один мощный союзник — его маститый отец, и он не сидел сложа руки. «Самые важные показания, — растолковывал он Кире, — первые. Их обычно берет суд во внимание, кто бы что ни говорил». — И очень волновался, насколько правильно поведет себя его сын в эти первые дни задержания.
И, может быть, этот удар оказался еще болезненнее для его отца, чем для самого Мити. С организаторами все было ясно, но Лев Борисович непременно хотел установить личность исполнителя. Всеми правдами и неправдами старался дознаться Лев Борисович, кто именно сыграл с его сыном такую злую шутку, но, когда стало известно о распродаже активов, как будто стало ясно и это. Правом подписи обладал теперь только партнер Мити Андрей Брызгалов. Кира никак не хотела верить, что Андрей организовал это мутное дело, но в конце концов, когда жена Андрея перестала отвечать на ее звонки, а потом и вовсе сменила номер мобильного телефона, причастность Андрея сделалась очевидной и ей.
— Не понимаю, — все время повторяла она, — в голове не укладывается. Мы же в Китцбюэль вместе два раза ездили, на Хайнань тоже. Он же Мите всем обязан, ну буквально всем. Кем он был?
