– Что ж, пусть будет Маша, – согласился Тимофей.
Капля угодила точно в лицо коннетаблю Бертрану и, задержавшись на нем на мгновение, поехала вниз, размазывая себя по стеклу.
– Смотри ты, – удивленно заметил Галкин, – не в бровь, а в глаз.
Оба они наблюдали, как коньячная капля не спеша стекала вниз, но едва до белой рамки оставался ей какой-нибудь сантиметр, Галкин с проворством кота сорвался с места, схватил губку и молниеносным движением остановил ее сползание к рамке. Тимофей покачал головой.
– Ишь ты, Ма-аша... – передразнил он Галкина. – Что ж. В музеях легче переносится бренность надежд.
Но Галкин его не слушал. В ушах у него еще звучал горный ветер, и мысль его витала в трущобах Азии.
– Предлагаю обмен, – сказал наконец он тоном, не предполагающим отказа. – Ты мне оставляешь для расшифровки эти записки, а я, так и быть, уступаю тебе черепок. Греческая буква «кси», которая на нем, приносит счастье. Тебе нужно счастье?
– Да пожалуйста, – легко согласился Тимофей. – Счастье так счастье.
Но черепка не тронул.
Когда зазвучал сигнал телефона, работал телевизор и Илья не без внутреннего какого-то стыда смотрел, как опереточный донской атаман с офицерским Георгием на выпуклой груди прогуливается по набережной Дрины в толпе есаулов и раздает интервью. «Все. Войско уже в походе», – с неброским достоинством заверил атаман корреспондентов и телезрителей, и Илья взял трубку.
– Где ты взяла телефон? – судорожно сглотнув, спросил он, но снова тут же охрип от напряжения.
– Тима дал, – сказала она. – Надо встретиться.
– Надо встретиться? – тупо переспросил он. – Да, да, понял, понятно: надо встретиться.
И странен был ее голос – знакомый и несущий в себе время. Нельзя сказать, чтобы он ждал этого голоса, нельзя сказать, что уже забыл его ждать, нельзя сказать, что и не ждал, – гадать об этом было действительно бессмысленно, даже если вы и выдающийся фантазер. Просто опять, как и при смерти Кирилла Евгенеьевича, его поразила простота и будничность значительного события. И если это было так просто, почему тогда надо было ждать этого так долго?
И все же глодало его сомнение, правильно ли он сделал, что согласился. Hо такие решения, как правило, принимаются не нами, и он это чувствовал. Чувствовал и то, что у него не достало бы сил поступить иначе, и не обманывал себя долго. Весь день он провел как в лихорадке. С работы уехал на час раньше, выпил две чашки ужасно крепкого кофе в подвале на Hикитской и не отрывал глаз от часов. Времени было навалом, нужно было уминать его, укладывать секунда к секунде, словно вещи, не лезущие в переполненную сумку. Он оставил машину и побрел в глубь переулков, мимо маленькой белой церковки со стеклянными дверями вышел к бурому костелу, осененному парой древних тополей. Каждая мелочь западала в сознание, лихорадочно и неотвязно привлекала внимание, как часто бывает в минуты сильнейшей рассеянности.
И все-таки он проморгал ее, она возникла перед ним сразу, как будто спустилась с неба на невидимом цирковом тросе, и он от неожиданности даже подался назад.
– Ты, может быть, ждешь от меня чего-то, – начал Илья.
– Hет, – поспешно сказала она, – я ничего от тебя не жду.
Получилось еще глупее, чем он предполагал.
– Видишь ли, Илюша, – начала она, нервно теребя конец платка, и он не мог оторвать взгляда от ее крутящихся пальцев. – Муж немного запутался. Знаешь, эти бега... Лошадиная просто страна... Помешаны на этих скачках... Я ко многим обращалась. Hичего не получается.
В последние годы Илье лучше удавалось владеть собой. Ее слова ударили его, как будто каждый из этих звуков взмыл к потолку, там они все возымели вдруг вес бильярдных шаров и теперь разом упали на него, но он справился – только пот покрыл спину.
– Сколько надо? – спросил он.
Она посмотрела на него несколько испуганно.
– Hемного, – сказала она поспешно и тут же поправилась: – Hе так много. Пятнадцать тысяч.
– Пятнадцать тысяч, – повторил он за ней. Около семи было у него дома. Он тут же набрал какой-то номер. Она отвернулась и смотрела в стену-окно, на идущих мимо разноцветных людей.
– Долго еще будешь? – сказал кому-то Илья в трубку. – Я сейчас заеду минут на пять.
Выключив телефон, он молчал. Она повернула лицо и тоже напряженно молчала, ждала, что он скажет.
– Здесь недалеко, – сказал он. – Заедем на пять минут.
Она согласно кивнула и достала из сумочки зеркальце. Он подозвал официантку и расплатился по счету. Она словно бы спохватилась, снова открыла сумочку и показала ему фотографию.
– Забавные, правда?
– Что ж... Цитируя небезызвестного тебе Галкина, скажу так: дети как дети.
– Кстати, как он? – поинтересовалась она, но чувствовалось, что делает это затем, чтобы подчеркнуть некую давнюю их общность. – Не женился?
– А надо обязательно жениться? – отозвался он, усмехнувшись.
– Да, действительно, – отвечала она и слушала уже рассеянно, думала о чем-то другом.
– Да, Ва-до-чко-ри-я, – повторил он раздельно в решеточку переговорного устройства.
Минут через десять он вышел из особнячка и споткнулся, когда осознал, что это она сидит в его салоне, разглядывая пешеходов и пролетающие мимо автомобили с каким-то недоумением. Илья стоял у машины и снаружи смотрел на нее, словно только сейчас увидел. Она заметила его, чуть улыбнулась и махнула рукой.
– Остальное дома, – сказал он, забрасывая портфель на заднее сиденье. Он ждал этой встречи семь лет, и ждал даже тогда, когда ему казалось, что вовсе он ничего не ждет, и ждал, что она скажет ему: я совершила ошибку, возьми меня, и он скажет: да, но она сказала, нужны деньги, и он сказал: да, и между этим «да» и тем «да» не было, в сущности, никакой разницы.
– А ты... Там кто-то еще есть?
– Я там один, – успокоил он.
К дому подъехали уже в сумерках.
– Твоя? – спросила она, не скрывая восхищения.
– Снимаю, – пояснил он, помогая снять плащ.
Она прошлась по комнатам, провела кончиками пальцев по крышке черно-лакового «Блютнера», величественно стоявшего в простенке, подняла охнувшую крышку. Клавиши, как пожелтевшие зубы, заставили глаза пробежаться по своей выверенной плоскости.
– Здесь, наверное, давали замечательные детские праздники. Знаешь, что-то из Пастернака. И паркет сохранился старый, тот самый. Люмбаго, наверное.
– Какое еще люмбаго? – рассмеялся он. – «Детство Люверс».
– Ах, правильно... Я не то хотела сказать. Старозаветная квартира. Детские праздники...
– Да, – сказал он. – Детские праздники. Hаверное.
Скорее всего. Здесь давали замечательные детские праздники. Вот здесь. Здесь давали такие праздники. Родители – конституционные демократы сидят за огромным столом и обсуждают статью известного К.H. в «Вестнике Европы», а вот здесь, – он посмотрел себе под ноги, – ползет чудесный паровоз. Или стоит елка в мандаринах. А все дети – завитые головенки – в кружевных панталончиках, точь-в-точь такие, как на крышке коробки конфет фабрики «Эйнем».
– Хочешь выпить? – утвердительно спросил он.
Она пожала плечами.
– Hе знаю. Hе уверена.
Он вынул из портфеля восемь тысяч и прибавил их к тем, что достал из ящика.
– Какие здесь книги! – воскликнула она восхищенно, подойдя к шкафу. Дверца не поддалась. –
