Группа была ошарашена, уголки губ преподавательницы подергивались. — Это определенно интересная точка зрения, мисс Уайатт, и, насколько мне известно, абсолютно оригинальная.
Когда в конце обзорного урока они толпились у выхода, Присцилла обрушилась на Пэтти. — Что, черт возьми, ты несла насчет молодости и незрелости Вордсворта? — вопрошала она. — Человек прожил больше восьмидесяти лет и на последнем вздохе сочинил стихотворение.
— Вордсворт? Я говорила о Шелли.
— Ну, а вся группа — нет.
— Откуда я знала? — возмущенно спросила Пэтти. — Она сказала «наш писатель», и я избегала конкретных деталей столько, сколько могла.
— Ох, Пэтти, Пэтти! И ты назвала его буйным — безропотного Вордсворта!
— И над чем ты все-таки смеялась? — пристала к ней Джорджи.
Пэтти снова улыбнулась. — Ну как же, — сказала она, разворачивая письмо из Отеля А…, — это письмо от одного англичанина, мистера Тодхантера, которого прошлым летом откопал мой отец и пригласил к нам в гости на несколько дней. Я совсем забыла о нем, а он пишет, чтобы узнать, может ли он приехать и в какое время, и если да, будет ли удобно приехать сегодня вечером. Всеобъемлющее предложение, не так ли? Его поезд прибывает в полшестого, на перрон он выйдет около шести.
— Он не собирается рисковать, — сказала Присцилла.
— Да, — ответила Пэтти, — но я не возражаю. Я пригласила его поужинать где-нибудь, хотя и забыла об этом. На самом деле, он очень славный и, несмотря на то, как газетные анекдоты изображают англичан, — довольно забавный.
— Намеренно или ненамеренно? — задала вопрос Джорджи.
— И так, и этак, — отвечала Пэтти.
— Что он делает в Америке? — спросила Присцилла. — Надеюсь, он не пишет книгу про Американскую Девушку.
— Все не настолько плохо, — сказала Пэтти. — Тем не менее, он пишет для газеты. — Она мечтательно улыбнулась. — Он весьма интересуется колледжем.
— Пэтти, я
— Конечно, нет, — сказала Пэтти, — я была осторожна в каждом сказанном мной слове. Однако, — признала она, — он… без труда составляет свое мнение.
— Когда с тобой разговаривают, мнение составить несложно, — заметила Джорджи.
— Он спросил меня, — продолжала Пэтти, игнорируя это замечание, — что мы изучаем в колледже! Но я вспомнила, что он иностранец в чужой стране, поэтому, сдержав свои природные инстинкты, перечислила предметы слово в слово согласно учебному плану, объяснила различные методики преподавания и описала библиотеку, лаборатории и лекционные залы.
— Это его впечатлило? — спросила Присцилла.
— Да, — проговорила Пэтти, — полагаю, можно сказать, ошеломило. Он спросил у меня извиняющимся тоном, что мы делаем для того, чтобы ослабить напряжение; то бишь, развлекаемся ли мы, и я сказала, что да, — у нас есть клуб любителей Браунинга и клуб любителей Ибсена, и иногда мы ставим греческие трагедии в оригинале. Он положительно побаивался подходить ко мне снова из опасения, что я забудусь и вместо английского заговорю с ним на греческом.
Учитывая факты, подруги Пэтти сочли это последнее высказывание особенно забавным, поскольку на первом курсе она трижды проваливала экзамен по греческому языку, и учителя посоветовали ей еще раз прослушать материал на втором курсе.
— Я надеюсь, с учетом того, что он газетный репортер, — промолвила Присцилла, — ты что-нибудь предпримешь, дабы смягчить его впечатления, иначе он не станет благоволить женским колледжам в Англии.
— Я об этом не подумала, — сказала Пэтти, — возможно, я так и сделаю.
Они подошли к ступенькам дортуара. — Давайте не будем заходить, — сказала Джорджи, — давайте пойдем в кондитерскую миссис Малдун и съедим немного шоколадного торта.
— Спасибо, — ответила Присцилла, — я занимаюсь спортом.
— Тогда — суп.
— Мне нельзя перекусывать между основными приемами пищи.
— В таком случае, пойдем с тобой, Пэтти.
— Извини, мне нужно отнести мое белое платье в прачечную и погладить его.
— Ты собираешься нарядиться для него не меньше, чем в вечернее платье?
— Да, — сказала Пэтти, — мне кажется, я обязана это сделать ради Американской Девушки.
— Ладно, — вздохнула Джорджи, — я голодна, но, думаю, я тоже зайду и наряжу куклу для Ассоциации сеттльментов колледжа. Сегодня вечером будет шоу.
— Моя готова, — сказала Присцилла, — а Пэтти не взяла ни одной куклы. Ты видела, как Бонни Коннот сидела этим утром на биологии, на задней парте, и весь урок подшивала нижнюю юбку своей куклы?
— Правда? — засмеялась Пэтти. — Хорошо, что профессор Хичкок страдает близорукостью.
Заметим в качестве отступления, что Ассоциация сеттльментов колледжа имела обыкновение ежегодно перед рождеством распределять между студентками триста кукол, которых следовало нарядить и отправить в нью-йоркский сеттльмент.[3] Куклы должны были быть так нарядно одеты, чтобы матери из Ист-Сайда могли использовать их в качестве моделей для изготовления одежды своим собственным детям, хотя следует признать, что среди девушек сложилась тенденция стремиться к внешнему впечатлению, а не к деталям. Накануне отгрузки кукол на корабль, вечером, обычно проводилось кукольное шоу; входной сбор в два цента (принимались и банкноты) шел на уплату срочной транспортировки товара.
Было десять минут седьмого, обитатели Филлипс-холла (во всяком случае, те, кто пришли вовремя) ужинали, когда появилась горничная с визитной карточкой мистера Алджернона Вивиана Тодхантера. Ослепительная в своем белом вечернем платье, Пэтти, отчаянно извиваясь, пыталась застегнуть его на спине.
— Ох, Сэди, — позвала она горничную, — зайди, пожалуйста, и застегни пуговки на моем платье. Я не могу достать ни сверху, ни снизу.
— Вы выглядите просто прелестно, мисс Уайатт, — восхищенно сказала Сэди.
Пэтти рассмеялась. — Ты считаешь, я смогу постоять за честь нации?
— Можете не сомневаться, мисс, — сказала Сэди любезно.
Пэтти пробежала по коридору до двери приемной и неторопливо, уверенно вошла, напустив на себя тот вид, который она называла «континентальной невозмутимостью». В комнате никого не было. Она огляделась несколько удивленно, так как знала, что обе приемные в противоположном конце холла были отведены для кукольного шоу. Пройдя на цыпочках через холл, она заглянула в приоткрытую дверь. Комната была забита рядами и ярусами кукол — они лежали на каждом предмете мебели, — а в дальнем углу, в конце длинной вереницы кукол, оказался мистер Алджернон Вивиан Тодхантер, робко сидевший на краешке дивана в окружении пупсов с льняными волосами и державший в руке трех из них, чье место он занял.
Пэтти отступила за дверь, и ей понадобилось добрых три минуты, чтобы вновь обрести континентальную невозмутимость; затем она вошла в комнату и бурно приветствовала мистера Тодхантера. Осторожно переместив кукол в левую руку, он встал и поздоровался с ней рукопожатием.
— Позвольте, я заберу у Вас прелестных малюток, — любезно сказала Пэтти, — боюсь, они стоят у Вас на пути.
Мистер Тодхантер пролепетал что-то вроде того, что держать их — для него удовольствие и привилегия.
Пэтти взбила кукольные одежки и заново рассадила кукол на диване, а мистер Тодхантер серьезно наблюдал за нею, тогда как его национальная вежливость и журналистский инстинкт боролись между собою за первенство. В конце концов, он неуверенно начал:
— Послушайте, мисс Уайатт, … э-э… много ли времени юные леди посвящают играм в куклы?
