меньше.
— Я ведь и до него немного баловалась наркотиками. Ну там, пару раз брала на черном рынке или в ночных клубах немного экстези. Все пробуют.
Майки согласно кивнул, но ничего не сказал.
— Мне даже нравилось — кайф такой. Но Алан хотел, чтобы это был героин, крэк. Сам подсадил. А потом… потом… — Она покачала головой, отвела глаза. — Он такое начал со мной выделывать, такое… И меня заставлял. Какой-то кошмар…
Она вздрогнула, словно увидела нечто такое, что Майки не мог, да и не хотел, видеть.
— Я потеряла человеческий облик, превратилась в настоящее отребье. — Голос звучал слабо, как у ребенка, потерявшегося в огромном мире. Майки напряженно слушал.
— Я совсем не знала, что делать. С кем… поговорить. Вообще ничего не понимала.
Было видно, что она переживает все заново.
— Мне помогла моя мама, удивительная женщина. Она дала мне силы от него оторваться. — Джанин грустно улыбнулась. — А отец хотел его шлепнуть, только не знал кого. Я же не говорила родителям, кто виноват в моих бедах, чем этот человек занимается. — Она помрачнела. — И уж конечно, не могла им рассказать, что он со мной делал.
Кружка Майки опустела. Он решил, что пока Джанин не закончит рассказ, он не станет заказывать очередную порцию.
— Они очень меня поддержали. Нашли врача. На работе ко мне тоже отнеслись с пониманием. Я сказала, что очень больна, но о нем рассказать не могла. Мне помогли взять отпуск по болезни. — Она вздохнула. — Лечение шло хорошо. — Она выпрямилась на стуле. — Правда хорошо. Я вернулась на работу, старалась не попадаться ему на глаза и искала новое место. Чувствовала себя сильной.
Она вдруг замолчала. На лицо снова набежала тень.
— А потом он опять объявился. Сам меня нашел. Прощения просил. Дескать, прости за прошлое, дай шанс, все теперь будет по-другому, обещаю… — Она покачала головой.
— Вы разве не сказали ему, чтобы он проваливал?
Она опустила глаза, медленно и печально покачала головой. Снова заговорила слабым голосом:
— Я… я опять с ним переспала.
Майки молча слушал.
— Но дело не только в этом. — Голос задрожал. — Я забеременела.
— Что?!
Она кивнула, собираясь с силами, чтобы не заплакать.
— Я сказала ему об этом, приперла к стенке. А он рассмеялся мне в лицо и велел пойти сделать аборт.
Она вздохнула, посмотрела на пачку, хотела взять сигарету, но раздумала, совершенно забыв, что прежняя до сих пор тлеет в пепельнице.
— Если бы только это… но он оскорблял и меня, и нерожденного ребенка. Называл ублюдком и беспородной дворняжкой… Сказал — вырвать его надо с корнем и растоптать, растоптать…
Она закрыла лицо руками, но долго сдерживаемые слезы сумели найти себе дорогу.
Майки растерялся, он не знал, что делать. Хотел ее успокоить, обнять, сказать, что теперь у нее есть друг, что все будет хорошо, но боялся к ней прикоснуться, боялся, что не найдет нужных слов, от которых она перестанет плакать. Поэтому сидел молча и ждал, когда ее слезы иссякнут.
Наконец она немного успокоилась, пошарила рукой в сумочке, вытащила бумажные платочки. Промокнула глаза. Высморкалась. Заметила, что догорела сигарета в пепельнице. Закурила очередную.
Руки снова тряслись, как в первый раз.
— Простите. — Голос звучал, как старая заезженная пленка.
— Не вы должны прощения просить.
Она закивала, глубоко затягиваясь сигаретой.
— И что же вы сделали, как поступили с… — еле слышно, почти одними губами спросил Майки.
— Избавилась от плода. Об этом я ему сегодня и говорила, когда вы нас увидели. Он не хотел меня слушать. Сказал, что у него есть более важные дела. — Снова глубокая затяжка. — Но я увидела его глаза… он ликовал… он не мог сдержать своего торжества…
Она покачала головой.
— Его это по-настоящему возбуждает, — продолжила она. — Он находит людские слабости и использует их в собственных целях. Он и со мной так поступил. — В голосе появились жесткие, злые нотки. — Он развращает людей. Манипулирует ими, вертит, как хочет. Высасывает душу, пока не остается одна оболочка.
— Он использует ваш страх против вас самой, — сказал Майки. — А про меня знает, что я не хочу вернуться за решетку, и угрожает тюрьмой…
— Что значит «вернуться»? — Джанин удивленно подняла бровь. — Значит, вы сидели? За что?
Майки застыл с открытым ртом. Он растерялся, но потом решил рассказать всю правду. Потому что она ничего от него не утаила.
— За убийство, — сказал он просто.
Выражение ее лица тут же изменилось. Глаза расширились от ужаса. Она захлопнула сумочку, готовая сорваться с места.
Майки, конечно, ожидал чего-то подобного, но ее реакция его все-таки опечалила. Он попытался ободряюще улыбнуться:
— Не волнуйтесь. Это было очень давно. К тому же не так все просто: не бывает только черного и белого.
Джанин немного успокоилась.
— Вам совсем не нужно меня бояться. Я не сделаю вам ничего плохого.
Она молчала.
— Опасен Кинисайд, а не я.
Она посмотрела на часы и начала вставать.
— Я, пожалуй, пойду.
— Подождите. — Майки тоже поднялся с места, потянулся через стол, дотронулся до ее локтя. Она посмотрела на его руку, но не попыталась ее сбросить.
— Знаете, — сказал он, — я так благодарен вам за то, что вы согласились со мной поговорить. Я-то сначала думал, что я единственный, кого он… — Майки вздохнул. — Спасибо.
Ее лицо разгладилось. Она даже улыбнулась.
— Я, по крайней мере, теперь тоже знаю, что не одинока, — сказала она и слегка похлопала его по руке.
— Спасибо.
— Извините, мне и правда пора.
— Мы ему отомстим, — пообещал Майки.
Она с улыбкой покинула паб. Майки отправился к стойке за второй кружкой пива. Он думал о том, что она ему рассказала. То, что с ней произошло, каким бы это ни было ужасным, помогло ему. Ее рассказ словно узаконил его мысли о мести. Для его темных, мстительных фантазий нашлось теперь моральное оправдание.
Он вернулся за стол с новой кружкой пива. Посмотрел на окурки в пепельнице. Подумал о Джанин.
Улыбнулся.
И начал строить планы.
Рабочий день закончился, довольные экскурсанты отправились по домам.
Майки собрал вещи, приготовился идти домой. К нему подошли его работодатели.
— Классно сегодня получилось, Майки.
— Круто, старик. Реально круто.
— Мурашки по коже, прикинь.
