У Мег были любовники более темпераментные, искусные и — если на то пошло — возбуждавшие ее сильнее Тимми, но ни с одним из них она не чувствовала себя счастливой. Мег пыталась объяснить Тимми, что он перевел ее в какое-то иное состояние. Своей любовью он превратил ее в существо из другого, лучшего мира, призналась она как-то утром, когда они вставляли стекла в оконные рамы.
— Наверное, и Томпсон родом из твоего другого, лучшего мира, — сказал Тимми — в шутку, конечно: он всегда чувствовал себя неловко, когда Мег заводила разговор об интимных переживаниях, но ей вздумалось обидеться, и она не разговаривала с ним добрых шесть часов, с грохотом переставляла вещи и хлопала дверьми в их хрупком доме, по которому гуляло гулкое эхо; но потом он уронил молоток себе на ногу, чем очень насмешил Мег, и она его простила. Ее гнев был излишней роскошью, оба понимали это и считали, что могут позволить себе такую роскошь. Кратковременные размолвки по вине Мег происходили от избытка чувств.
Они лежали, обнявшись, возле дома в золотых отблесках заката, падавших от старых стен.
— «Солнце да не зайдет во гневе вашем[1]», — молвил Тимми. Порой общеизвестные истины, услышанные от мужа, потрясали Мег: он словно заново открывал ей смысл того, что обычно в одно ухо влетало, в другое вылетало. Дело, вероятно, в том, что у меня больше житейского опыта, решила она. Тимми проводил под водой шесть месяцев из двенадцати, с тех пор как стал курсантом. К тому же он учился сначала в закрытой частной школе для мальчиков, а потом — в морском колледже и общался с узким кругом людей; Мег училась в художественной школе и жила в постоянном разладе с собой: сказались воспитание матери, с которой у нее никогда не было душевной близости, и безотцовщина. Тимми был щедр, смотрел на вещи просто, радовался жизни, делал что хотел, ни о чем не беспокоясь. Мег всегда была неспокойна душой и прижимиста, тут уж она ничего не могла с собой поделать. Она и корку заплесневелую выбрасывала, только когда рядом была птица, готовая ее склевать, а Тимми ничего не стоило, прибирая со стола, выплеснуть остатки молока в раковину, если она была ближе, чем холодильник. Мег приходилось копить, а Тимми сорил деньгами. Но все это было не столь важно: несходство характеров сгладилось. Любовь не позволила взять верх ни его расточительности, ни ее скаредности.
Томпсон спал под кроватью, и любовные утехи молодых вызывали у него ревность и жгучий интерес. Он носился по комнате и лизал им ноги.
— Собаке не место в спальне, — сказала Мег.
— Любишь меня, полюби и мою собаку, — ответил Тимми, и Мег поняла, что давно ждала от него этих слов. И раз он их произнес, решила примириться с Томпсоном, третьим членом их семьи, занявшим свое законное место под супружеским ложем. Во время одной из еженедельных поездок в гарнизонный магазин на базе она купила порошок от блох для Томпсона. И особую щетку — расчесывать бороду — для Тимми.
Осенью наступал черед Тимми нести службу на «Поларисе». Три месяца под водой, три месяца в отпуске — график соблюдался довольно точно с небольшими отклонениями в ту или другую сторону. Служба безопасности требовала, чтобы тут была некоторая неопределенность. Но Мег все не верилось, что пора разлуки придет.
Тимми замечал вскользь:
— Ты должна получить водительские права до осени, Мег, — или — Мне хотя бы кухню отделать до ухода.
И Мег недоумевала: о чем он говорит? Отец Мег умер, когда ей было шесть лет. За год до его смерти все вокруг знали, что он обречен, но разве может такое понять ребенок?
По просьбе Тимми она прочла книгу об уходе за собаками, и он сказал:
— Раньше, когда я уходил в море, Томпсона забирал брат, но теперь у меня есть ты, и я оставлю его на тебя.
Но вот пришел сентябрь, а с ним — первый холодный, сырой день; они затопили камины и сами удивились, что крыша не течет и ветер не гуляет по дому. Телефон зазвонил в шесть утра, Мег, едва очнувшись ото сна, услышала, как Тимми отвечает: «Есть, сэр!» — и подумала, что все это ей снится, но живого тепла рядом не ощущалось, и она увидела, как Тимми, худой, голый, вытаскивает из-под кровати чемодан. Потом он надел форменную голубую рубашку, носки, и Мег заметила, — или это ей показалось? — что Тимми вложил пистолет в портупею, накинутую поверх рубашки, а потом натянул шерстяную фуфайку. Можно ли вообразить себе что-нибудь отвратительней этой страшной черной штуки — пистолета? Конечно нет! И вдруг ей показалось, что Тимми похож на механического солдатика из детской настольной игры — того, бородатого. Такие же дерганые движения. Мег закрыла глаза. Тимми наклонился и поцеловал ее.
— Не уходи! — закричала она в панике. — Не уходи!
— Но кто-то должен, — сказал он.
— Что должен — землю взорвать?
— Нет, дорогая моя, — терпеливо сказал Тимми, — спасти землю от ядерной смерти. Если тебе хотелось порассуждать на эту тему, у тебя было целых четыре месяца. Начинать разговор сейчас — нечестно, мне надо идти.
— Но ведь приказ сообщают заранее!
— Никогда — из соображений безопасности.
Лицо Тимми снова стало чеканно-строгим, но не угловатым, как у механического солдатика, а благородным и суровым, как на памятнике у входа на Военное кладбище, где стоят простые белые кресты — горькое напоминание живым о напрасно загубленных жизнях.
— Присматривай за Томпсоном! — наказал ей Тимми и вышел, оставив за дверью Томпсона и, конечно, ее, но Мег чувствовала, что на первом месте для него — Томпсон. Она глянула в окно; Тимми ехал на велосипеде, подскакивая на каменистой дороге, вниз, в окутанную туманом долину, и потом скрылся в белой пустоте большого мира.
Тимми оставил свой велосипед караульному. Тот поставил его возле нового восьмискоростного гоночного автомобиля матроса Дейли и обещал смазывать каждую неделю.
— Поторопитесь, сэр, — сказал офицер службы безопасности, — вас ждут. «Поларис» уходит в автономное плавание, только штурмана, говорят, и не хватает.
Подлодки с ядерными ракетами на борту перед тем, как выйти в море — а выходят они в разное время и в самых разных погодных условиях, — устраивают пробный прогрев двигателей, запуская их на полные обороты. Но чтобы весь берег не смог определить по внезапному грохоту, когда «Поларис» отправляется в дальний поход, двигатели время от времени работают вхолостую на полную мощность — для маскировки. Грохот, сотрясающий море и песчаный берег, где играют дети, может, что-то и значит, а может, и нет. Никто не хочет ломать над этим голову.
Англия имеет пять подлодок, оснащенных ядерными ракетами; они-то и составляют независимые британские ядерные средства устрашения. «Поларисы» располагаются на своей, английской, базе. Она нужна им точно так же, как людям собственная постель. «Поларисы» огромны, как киты. Спрятать их невозможно, поэтому они стараются брать неожиданностью. Теоретически каждый «Поларис» возвращается на базу месяца через три под покровом темноты — обычно в ранние предутренние часы. Первый экипаж тихо разъезжается по домам — на машинах или велосипедах. Второй экипаж по экстренному звонку тут же выскакивает из постелей и прибывает на борт, по возможности незаметно. Служба безопасности предпочла бы расселить всех моряков в казармах для вящего соблюдения военной тайны, но это не в ее власти. Нельзя беспредельно давить на подводников, иначе кто пойдет в подводники? На «Поларисах» должны служить нормальные люди, а житейская мудрость гласит: единственный способ не свихнуться (по крайней мере для мужчин) — это секс, секс, еще раз секс и множество детишек. Так что служба безопасности вынуждена мириться с женатыми; она, конечно, разместила бы всех на базе (раз уж
