Новый член группы выглядел даже загадочнее черта. Но главное заключалось не в том, что его внешность была далека от совершенства. Новичок практически не подлежал четкому описанию. Сотоварищи смотрели на него во все глаза, но никак не могли прийти к определенному выводу. Человек был одновременно некрасив и привлекателен, обаятелен и страшен. Глядя на него, можно было испытать полную гамму переживаний: от восторга до отвращения. Высокий, но сутулый, с непропорционально длинными руками, но атлетическим торсом.
Ноги его имели вполне допустимую мужскую кривизну, а вот размер обуви вызывал сочувствие. Туфли новому сотруднику, видимо, шили на заказ. Движения его были чуть замедленными и фрагментированными, как в рисованном мультфильме. Волосы, нос, губы… все было каким-то неестественным.
И еще глаза. Они смотрели внимательно, словно заглядывая каждому на самое дно души. Причем не ради развлечения, а с намерением вывернуть грешную наизнанку. Но одновременно они щурились, подыгрывая доброжелательной улыбке…
Есть люди, источающие угрозу и вызывающие приступы безотчетного страха, есть притягательные добряки, сияющие, словно летнее солнце, есть незаметные – пыльные и серые, этот же человек казался воплощением всех наиболее ярких противоречий.
– Добрый вечер, – приближаясь к столику «ученых», произнес новичок.
Доброты при этом в его голосе было крайне мало. Примерно с теми же интонациями он мог бы произнести: «Не ждали, подонки?», «Кошелек или жизнь» или «Приготовьтесь умереть».
Ему никто не ответил, не пригласил сесть, и вообще со стороны «коры мозга» не последовало никакой реакции. Разве что кивок от доктора Пашкова. Зато неожиданно для других инициативу проявил Феликс. Он выдвинул из-за своего стола шестой стул и предложил:
– Присоединяйтесь к нам, Андрей Васильевич.
– Благодарю, – новичок уселся на предложенное место и вновь улыбнулся, сверля взглядом оперативника. – Если я кого-то напугал, прошу прощения.
– Почему вы решили, что кто-то вас боится? – не совсем искренне удивился Сошников.
– Я не слепой, – мягко ответил Андрей, – но вы правы. Это не испуг, а, скорее, недоумение. Его вызывает несопоставимость того, что вы видите, с тем, что хотели бы видеть. Вы не можете подобрать мне нужный эпитет, и вас это раздражает, злит, заводит. В результате вы теряете терпение, и тут начинается самое неприятное. Самоуничижение. Нет, внешне это выглядит как самовозвышение. Вы навешиваете на неведомое ярлык – отклонение – и, упиваясь своей ординарностью, успокаиваетесь. Но, игнорируя проблему, проблемы не решить. Это вы прекрасно понимаете и невольно возвращаетесь к начальному пункту. А это подталкивает вас к мысли, что ваш разум слишком слаб, чтобы понять нечто запредельное. Вот вам и снова самоуничижение. Никуда от него не деться.
– Вы закончили? – неприязненно поинтересовался не выпивший пока ни капли Кирилл Мефодьевич.
– В целом – да, – новичок вновь улыбнулся, причем так, что кое у кого на затылке шевельнулись волосы.
– Вы хотели сказать, что вас следует принимать таким, какой вы есть, – спокойно уточнил Евгений.
– Вот именно. Другого выхода у вас все равно нет.
– Вы произносите это так, что вас одновременно хочется и придушить, и угостить коньяком, – сказал свое веское слово вновь расслабившийся Филиппов.
– История всей моей жизни, – Андрей кивнул. – Я и альфа и омега. Красный и фиолетовый. Плюс и минус…
– Господи Иисусе! Я вас сразу и не признал! – Филиппов, пьяно гримасничая, отодвинулся от стола и сделал вид, что собирается рухнуть на колени, причем не поднимаясь, а соскользнув со стула.
– Придет время, и я вырву твою осклизлую глотку, – Андрей говорил негромко, но очень зловеще. – Но пока, будь любезен, плесни мне чего-нибудь покрепче.
Последние слова он произнес так, словно хотел подчеркнуть, что в сцепке обе фразы образуют отличнейшую шутку и с минуты на минуту все просто обязаны умереть от смеха. Кроме Анатолия, никто даже не улыбнулся. Адресат послания тоже кривился, скорее от растерянности, чем от веселья. Он даже опять немного протрезвел. Всем, в том числе Филиппову, почему-то казалось, что свое обещание странный новичок рано или поздно исполнит.
– Давайте выпьем, – попытался разрядить обстановку Логинов. – За чувство юмора.
– О, это отличный тост, – оживился Андрей. – Юмор помогает нам воспринимать жизнь такой, какая она есть на самом деле, и не бояться смерти.
Он вновь непонятным образом заглянул внутрь своих собеседников и оскалился в добродушно-зловещей улыбке. При этом никто не только не шевельнулся, но даже не моргнул. Лишь Анатолий нервно сглотнул слюну и покосился на Веру. Она сидела с широко раскрытыми глазами, прижав пальцы левой руки к своей шее, словно странный человек пообещал вырвать глотку именно ей, а не «осклизлому» химику Филиппову…
*Утром все проснулись нерасчлененными, но оттого едва ли более жизнерадостными и бодрыми. Завтрак в уютной столовой, соседнем с баром помещении, прошел в обстановке взаимного утешения. Анатолий маялся от головной боли, и ему не помогали ни особые секретные таблетки Кирилла Мефодьевича, ни гомеопатическая доза коньяка прямо из горлышка потайной фляжки Феликса. Самим целителям их средства вернули глубину и прозрачность глаз, но лица обоих сохранили землистый оттенок. Из прочих жертв источника национального самосознания только Евгений рассчитал вечернюю «спецоперацию» верно и потому был в форме, хотя слова произносил несколько медленнее обычного. Вера к завтраку не вышла вовсе, но когда группа переместилась в тактический зал – как его окрестил провожавший специалистов «маятниковый» охранник, – выяснилось, что девушка уже там. Она была приветлива и благоухала, но ее взгляд постоянно соскальзывал на вальяжно развалившегося в директорском кресле «одиннадцатого». Он, казалось, остался единственным, кто не понес вообще никаких потерь во вчерашнем сражении с трезвостью. Таким образом, как язвительно заметил Сошников, получалось, что «товарищам по несчастью он не товарищ».
– Шеф идет, – появляясь в кабинете, предупредил один из безымянных «физиков».
За весь вечер «кора» и «подкорка» так и не обменялись ни одной членораздельной репликой. Даже
