— Жаловаться поползла, сколопендра, — презрительно сказал Веник, когда мы зашли в кабинет.
— Сам виноват! Нечего было выпендриваться, — я включил кофеварку.
— Так что я могу поделать, если талант. Не в землю же его зарывать, — он подобрал с пола бумажный кубик и вдруг ошалело спросил, — Ты отсюда бумагу брал?
— Какую бумагу? Когда? — удивился я.
Мне продемонстрировали верхний, синий как небо лист.
— Ну, и зачем вы ейной мордой другому человеку в харю тычете? Ничего я не брал.
Де Садур застонал:
— Убить мало косоглазую тварь!
— Да ты о чем?! — я не понял, что произошло, но уже почувствовал противный холодок в животе.
— Об уравнении Засранского, о чем же еще!
— Но ты же его выкинул, этот лист…
— Смотри! — он развернул кубик ребром и провел ногтем по разноцветным корешкам. — Зеленый, желтый, красный, синий, зеленый, желтый, красный, синий. А у нас — синий. А уравнение было на желтом!
— Может, заводской брак?
Веник написал что-то на провинившемся листе, оторвал его от остальных и показал мне поверхность следующего — зеленого.
Покрутив кубик под разными углами, я нашел там едва заметный, прерывистый след, оставленный неровными краями обломанного грифеля.
— Так где, ты говорил, прячется спирт?
Глава тринадцатая
Ожидание скорой и неминуемой расплаты подвигло нас на лихорадочные, но бесплодные поиски алкоголя — Мизантроп Кастратыч перерыл все закоулки, но ничего съедобного там не оказалось. Со злости я сам сел за рычаги и чувствительно грохнул бедолагу о кислородный баллон, что навело на крамольную мысль — теоретически баллоны взрывались.
Хотел поделиться открытием с партнером, но тот был серьезно занят творчеством: изображал на злосчастных листках сцены казней и расклеивал по стенам. Картины назывались соответственно: “Утопление Хунхузы”, “Побитие Хунхузы каменьями”, “Отравление Хунхузы ядовитыми газами”, и так далее…
Рисовать он не умел, отчего пытки выглядели особо жуткими.
Ужинать мы, естественно, не пошли. Аппетита не было. Но к этому времени забрезжила надежда, что план Клистирного-Трубникова может остаться нераскрытым — мой почерк не был таким безнадежным, как у маркиза, но тоже достаточно отвратительным. Что бы там ни было, а показательный спуск нас на воду, против ожиданий, не состоялся.
Наконец к нам заглянула одна из Ларисок и каркнула:
— End of time!
Тоже не лингвист, судя по произношению. И мускулатуре.
— Моя-твоя не понимать. Русский говорить, — Веник беспомощно развел руками.
Та досадливо зашипела и указательным пальцем постучала по запястью:
— End of time! Finish! Limit!
— Limit? — радостно переспросил Липский.
— Yes, limit. Job is over!
— Видишь — они лимитчицы, — растолковал маркиз, — За прописку трудятся. Славные, в сущности, девчонки.
— Пойдем, пока они нам головы не оторвали! Лимитчики иногда хуже чем налетчики.
Тут мы разошлись. Веник отправился искать бар, где за ним должна была присмотреть подруга Лисы, а я душ принимать. Обломится или нет неизвестно, но на всякий случай нужно быть чистым — на этом мы с голосом сошлись.
Лично я к предстоящему визиту Лисы относился скептически: или не придет вообще, или придет, но по другому поводу. Голос же наоборот, был настроен излишне самоуверенно — не знаю, кем он себя вообразил, но уверял, что заявятся обе: и инфанта и бандитка.
И оказался ближе к истине!
Возле самой двери нос к носу сталкиваюсь с Хунхузой — словно из под земли она выскочила. Я посторониться хотел, но не удалось: я вправо — она влево, я влево — она вправо. И уперлась в меня.
Второй раз за день мой организм отозвался всепроникающей вибрацией, будто к массажеру подключили каждую клетку. И душа на крылышках: бяк-бяк-бяк…
В смысле — было у неё чем упереться.
— Зяблик, — прочувствованно шепчет голос, — ты понял? Все флаги в гости к нам! Я балдею.
А Хунхуза поднимает глазки и спрашивает: “Anyone for tennis?”
Душа бяк-бяк-бяк…
— Волоки её в каюту, — хозяйственно говорит голос, — надо успеть до прихода Лиски!
По-свойски так: типа Лиска — жена, а Хунхузка — любовница. Придурок.
“Why not?” — отвечаю.
Стараюсь выглядеть как можно развязнее: вроде бы для меня это обычное дело. Хотя, на самом деле, после вознесения душа начала вполне серьезно труситься. Поскольку прежде видела таких только по телевизору.
“Follow me!” — говорит Хунхуза и тянет за руку. Мимо каюты, в прекрасное далеко.
— Стой, стой! — всполошился голос. — Лиска пошикарнее этой, межпроч.
Ненавижу! Ещё он говорит “собстно” — в его исполнении это звучит особенно мерзко.
— Придет, а нас нету! — это он беспокоится, чтоб не упустить добычу.
— И что теперь? — спрашиваю.
— В каюту волоки, дятел! Скажи: “Come on, baby!” и тащи. Только решительно!
— А они это любят, как думаешь?
— Ха! Эту отпустишь, как раз та придет!
Эта, в сравнении с роскошной ассирийкой, выглядела воробышком, но глаза — глаза у неё были…
— С глаз воду не пить, — авторитетно заявлет голос, — а смотри лучше — попка какая! Глянь, как играет!
Хунхуза как раз поднималась по лестнице, на шаг впереди меня. А я тащился как примагниченный — иду и слежу за обтягивающими её тело лосинами, колготками или велосипедками — не знаю, как это правильно называется. Действительно, попка играет.
— Собстно, Лиска от нас никуда не денется, — заключает голос, с интонациями матерого ловеласа.
Тут каратистка сворачивает в какой-то закоулок, открывает неприметную дверь в стене, и мы попадаем в полутемную кладовую.
Вдоль стен стоят стеллажи, уставленные картонными ящиками, в проходе бухты толстых канатов, а прямо возле двери живописное нагромождение плетеных матов, прикрытое куском парусины.
Сюда меня и уложили, двумя ловкими приемами вытряхнув из кимоно.
Душа опять встрепенулась — Хунхуза легла рядом.
Без одежды легла, но с такой примерно страстностью, как фригидная жена к импотенту мужу накануне золотой свадьбы.
— В чем дело, зяблик? — удивиляется голос.
— Три года же в рейсе, сам говорил! Наверное, забыла, — успокаиваю.
— Возбуждай, дятел! — рекомендует эксперт. — Сам-то помнишь как?
