31 декабря
А снегу насыпало, снегу!
Только что вернулась из города, отнесла и сдала дела в Подольский загс, а архивы — в городской. Брела с коромыслом по снегу и на Подол, и на бульвар Шевченко и так утомилась, что едва добралась назад.
Мягкий, свежий ветерок, усталость, чувство облегчения, наступившее после того, как я освободилась от груза, — все это, вместе взятое, после домашнего обеда свалило с ног, швырнуло в лапы сна, которые тянулись ко мне еще по дороге. Спала часа два, а может быть, и больше. Проснулась сейчас и радуюсь, что столько еще свободного времени сегодня, а впереди — целых три дня.
Реорганизация управы начнется четвертого числа. Удастся ли мне вновь попасть на участок или же придется устраиваться где-либо? Сегодня встретила нескольких женщин, которые везли дрова на базар. Поздоровались, а затем спросили: «Снова будете у нас? Смотрите же, не меняйте участок!» Нет, все же буду на участке! Буду, потому что так нужно.
В комнате пахнет свежей хвоей, я поставила новогоднюю елочку. Для мальчиков она убрана, украшена вчера на половине Наталки. Малыши рады; правда, купленные бабушкой черные конфеты на патоке мало привлекают их. Они сбивчиво толкуют о мандаринах, конфетах и фигурках из шоколада, о которых слышали от Маринки. Сами ребята до войны были слишком малы, чтобы запомнить вид и вкус сластей. Они посмотрели на елку Маринки, переглянулись, вздохнули и сказали:
— Такая же, как и у нас.
— А вот и не такая. У меня еще конфеты целые, а ваши где? — напустилась на них сестричка. — Уже поели. Какие же вы не-вы-держа-нные!
— Поели потому, что они плохие, — виновато пряча глаза, оправдывались малыши. Что и говорить, детская логика!
— Вот моя мама даст вам для елки свечки, так вы хоть их не съешьте. Мамочка, покажи им свечки. Вот видите, что нам тетя одна принесла. Мне принесла.
— А нам? — У мальчиков разгорелись глазенки.
— Мы с вами поделимся.
— А мы вам дадим золотую хлопуску…
Вынимаю из ящика шкафа коробку разноцветных свечек. Ее принесла Маринке одна девушка с моего участка. Мальчики немеют от удивления и норовят лизнуть нарядные свечки, чтобы окончательно убедиться: это не конфеты.
— Гляди, мама, они съедят свои свечки, вот увидишь — съедят. И почему вы такие жадные, все тянете в рот? — отчитывает их Маринка. — Посмотрите лучше, как горят!
Маринка зажигает на елке свечки. С них не сводят очарованного взгляда две головки — белая, словно лен, и золотистая, как пчелка.
— Огни… Как на небе…
— Словно звезды, — добавляет наставительным тоном неугомонная сестричка.
Дети оставили елку и толкутся сейчас около плиты. Там мама готовит ужин — в новогодний вечер может нагрянуть гость.
Наталка помогает стряпать в столовой управы. Сегодня там новогодний вечер. Да и ликвидация управы — повод для того, чтобы собраться. Приглашены все служащие, из заработной платы каждого удержали по пятьдесят рублей. Хочешь — приходи, не хочешь — сиди дома, а деньги подай.
Прибежала Зина спросить, пойду ли я туда, и рассказала, что начальство будет гулять где-то отдельно. Приглашен гармонист — старый усатый Пикуля, известный народный музыкант.
— А наши все будут: и девушки из города, и мужчины. Собираются прийти и Борис с женой, я Алеша с невестой, и Дмитро Мартынович… с бандурою. А я с вами, — перечисляет, смеясь, Зина. — Что мы теряем? Не понравится — уйдем на участок или к вам. Радоваться есть чему. Пойдем?
— В самом деле, дома насидишься, когда вернешься… Сегодня нельзя спать до утра, — уговаривает Наталка. Она в приподнятом настроении: пытается заглушить тоску по Михаилу.
Я соглашаюсь с доводами своих собеседниц, и Зина убегает, чмокнув меня в щеку и шепнув: «Снился мне муж. Ох и соскучилась же!»
За мной зашли Зина, Алеша и Вера. О том, что Алеша зачастил к Вере, знаю от Марии Трохимовны и помалкиваю. Алеша знакомит меня с Верой. Мы торжественно приветствуем друг друга, не выдавая нашу тайну, посмеиваясь глазами. С веселым гомоном трогаемся в путь, увязая в сугробах снега…
Вера идет рядом со мною, разговаривает непринужденно, как со старой знакомой. Алеша несколько раз посмотрел на нее с немым вопросом: почему это я так ей сразу понравилась? Снежок сыплет и сыплет… Пушистый, мягкий. Вера сегодня особенно хороша! Очень нравится мне и оживленная Зина. Не свожу с них глаз, и сильная радость, волнующая гордость за наших людей, за стойких духом женщин снимает с сердца налет грусти и горьких предчувствий.
На рассвете 1 января 1943 года
Михайло мой, любимый и родной! Видишь, вот и не утерпела… Хоть и нет у меня номера полевой почты и не скоро жду ответа, а все же пишу, потому что думаю о тебе часто, так часто, как только возможно. Минута, когда отхожу ко сну, — моя. Минута, когда просыпаюсь, — моя. И вот тогда я думаю, тянусь к тебе, вижу тебя, ощущаю твою душу в своей душе.
Ведь и ты думаешь обо мне в свободную минуту? Думаешь! Я это чувствую у себя в комнате, в бюро метрик, на нашей улице, даже на людях; в глазах других вижу твои глаза, которые смотрят мне в душу и вливают волю жить, бороться, надеяться и верить. Тогда, когда жгучая тоска по тебе особенно донимает, избегаю оставаться одна и стараюсь с головой уйти в общественные дела — служить людям чем только могу. Иду к ним — и мои личные переживания как бы отодвигаются на задний план; сознание того, что я приношу пользу людям, которых, кажется, по-настоящему научилась любить только теперь, в беде, — это ни с чем не сравнимая радость.
Никогда еще я так не любила свой народ, отчизну, тебя… Где ты сейчас? О чем думаешь и что делаешь в эту новогоднюю ночь?
Ничего не знаю о тебе, но уверена, могу поручиться: ты там, где должен быть, и делаешь то, что должен делать.
…Так давно уже не было писем от тебя… Последнее я знаю наизусть…
Как я могла когда-то сердиться на тебя за какие-то мелочи, мучить тебя и себя?
Помнишь, я рассердилась однажды на тебя? А за что — забыла. Это было летом, после экзаменов, перед каникулами. Я готовилась к выпускному вечеру двух десятых классов. Припоминаю: утром привезла из совхоза огурцы. Походила, походила — нет тебя и нет. А увидеть хотелось, потому что, поссорившись, не встречались мы почти неделю. Ты тогда обиделся, мучился, но и виду не подавал, что душа болит, — ждал, когда я первая заговорю.
…Покрутилась, повертелась, тебя нет. А вдруг ты не придешь на вечер и мы надолго расстанемся, разъедемся на все лето в разные стороны?
Меня послали в город за покупками. Поехала в надежде, что, вернувшись, все же увижу тебя, встречу, как бы нечаянно…
И что это были за минуты щемящей душу, но по-своему сладостной тоски, ожидания радости, которая — ты знаешь это — придет, должна прийти. Городское движение, людской поток на Крещатике, теснота в трамваях, магазины, очереди в кассу, жара, хозяйственные хлопоты, ожидание вечера, мое волнение по поводу нового платья. Все это отвлекало внимание, ускоряло наступление часа нашей встречи.
Помню ее до мельчайших деталей. Когда, сойдя с трамвая, несла корзину с селедками, в лесу, возле школы, встретилась с тобой. Встреча была неизбежна, разминуться мы не могли. Сгущались сумерки, но я
