собственного дома была встречена бутылкой нашатырного спирта и привела лишь к еще одному посещению полицейского участка, где на этот раз Симплону было предъявлено обвинение в нарушении общественного порядка и спокойствия. Преподобного Трастера приняли дома гостеприимнее и с пониманием. Понимание, проявленное миссис Трастер, заключалось в том, что ее муж — гомосексуалист и что гомосексуализм не преступление, а всего лишь одна из причуд природы. Преподобный Трастер не мог согласиться с таким истолкованием предшествующих событий, о чем и заявил со всей определенностью. Миссис Трастер возразила, что она всего лишь повторяет за мужем его собственные слова, сказанные в одной из его недавних проповедей, которая как раз была посвящена этой теме. Преподобный Трастер ответил, что сегодня он от всей души желал бы, чтобы эта проклятая проповедь никогда бы им не произносилась.
— Почему же? — удивилась миссис Трастер, — ведь если он не хочет быть «шестеркой» у какого- то…
Викарий посоветовал ей заткнуться, миссис Трастер совету не последовала. В результате возник почти столь же резкий разлад, как и в семье Грэбблов, где миссис Грэббл в конце концов собрала вещи, вызвала такси и отправилась на вокзал, решив уехать в Хендон к своей матери. В соседнем доме сестры Масгроув грустно кивали головами и в мягких выражениях рассуждали о греховности современного мира. При этом каждая из сестер мучилась про себя над вопросом, почему половые органы мистера Симплона в тот день на их глазах так быстро меняли форму, размер и цвет. Тогда они впервые в жизни мельком увидели обнаженного мужчину и те части его тела, которые, как они догадывались, играли столь важную роль в семейном счастье. И это зрелище разожгло их любопытство, хотя они и понимали, что на столь позднем этапе жизни любопытство это вряд ли удастся удовлетворить. Пессимизм, однако, оказался неоправдан: очень скоро надеждам сестер суждено было сбыться.
Локхарт, заинтригованный тем, что он увидел в спальне Рэйсимов, решил получше познакомиться с людскими сексуальными слабостями. И когда на следующий день Джессика в приподнятом настроении отправилась на встречу с литературной знаменитостью Женевьевой Голдринг, Локхарт сел на поезд, поехал в Лондон, провел несколько часов в Сохо, перелистывая журналы в секс-шопах, и вернулся с каталогом одного из таких магазинов. В каталоге были описания удивительного числа весьма волнующих приспособлений, которые, как Локхарт сам видел в секс-шопах, отвратительно жужжали, вибрировали, подпрыгивали и извергали нечто. Локхарт начал постепенно понимать и природу секса, и меру своего невежества в этой области. Он отнес журналы и каталог на чердак и спрятал там на случай, если придется обратиться к ним снова. Пока что его ближайшей целью было изгнание живших в соседнем доме Вильсонов, и ему пришла в голову мысль, что отъезд может быть ускорен, если к голосам из загробного мира добавится кое-что еще. Он решил, что таким добавлением может стать запах. Локхарт откопал уже разлагающиеся останки Литтл Уилли, расчленил их в своем гараже и разбросал кусочки по угольному погребу Вильсонов, пока те заливали в ближайшей пивной воспоминания о предыдущей ночи. Когда некоторое время спустя, позже обычного и в состоянии сильного подпития они вернулись в дом, где не только раздавались предупреждения о смерти, но который теперь в самом прямом смысле слова пах ею, эффект оказался сильным и немедленным. С миссис Вильсон случилась истерика, и ей стало плохо, а мистер Вильсон, напоминая о проклятии, навлеченном на них спиритизмом и столоверчением, клялся, что он осуществит услышанное предсказание и в дом придет смерть: он удушит жену, если та сей же час не замолчит. Но запах в доме был слишком силен даже для него, и, не желая проводить еще одну ночь в доме смерти, они уехали ночевать в мотель.
Даже Джессика почувствовала доносившуюся вонь и сказала об этом Локхарту.
— Должно быть, у Вильсонов что-то не в порядке с канализацией, — сымпровизировал тот, а сказав это, стал размышлять, нельзя ли как-то использовать сточные трубы и канализацию для того, чтобы доставлять всякие яды в дома других нежеланных жильцов. О таком варианте стоило подумать. Но одновременно с этими размышлениями ему пришлось заниматься и тем, чтобы успокоить Джессику, Первый опыт секретарской работы у литературного кумира ее юности Женевьевы Голдринг принес Джессике сильнейшее разочарование.
Почти рыдая, она рассказывала:
— Я никогда еще не встречала таких ужасных людей. Циничная, противная баба. Единственное, о чем она думает, это о деньгах. Она со мной даже не поздоровалась, ни разу за весь день не предложила мне чашки чаю. Только ходит весь день взад-вперед и диктует. И сама же называет это «словесным дерьмом, которое любит лизать моя публика». А я ведь тоже была частью ее публики, и я никогда…
— Ну конечно, конечно, дорогая, — утешал Локхарт.
— Когда она так сказала, я чуть ее не убила, — продолжала Джессика, — честное слово. И она пишет по пять книг в год под разными именами.
— Что значит под разными именами?
— Настоящее ее имя вовсе не Женевьева Голдринг. Ее зовут мисс Мэгстер. И она пьет. После обеда она уселась пить ментоловый ликер. Папочка всегда говорил, что этот ликер пьют только посредственности, серые люди, и он был совершенно прав. А потом шарик заехал не туда, и она на меня накричала, как будто я в этом виновата.
— Шарик? — удивился Локхарт. — А причем тут шарик?
— Шарик пишущей машинки, — пояснила Джессика. — Вместо отдельных букв на рычагах, которые ударяют по бумаге, сейчас ставят шарик с алфавитом. Он вертится, движется вдоль бумаги и печатает. Это так современно. И я совершенно невиновата, что он испортился.
— Я уверен, что это была не твоя вина, — сказал Локхарт, всерьез заинтересовавшийся услышанным, — а в чем преимущество шарика?
— В том, что, если нужен иной шрифт, его можно снять и поставить другой шарик.
— Вот как? Интересно. Значит, ты могла бы снять шарик с ее машинки, принести его домой, поставить на свою, и твоя машинка печатала бы так, как ее? Я хочу сказать, напечатанный текст выглядел бы так, как будто он сделан на ее машинке?
— С обычной машинкой так сделать нельзя, — ответила Джессика, — но если бы у нас была машинка такого же типа, то разницы в напечатанном тексте не было бы. Но все равно она — скотина, я ее ненавижу.
— Дорогая, — перебил ее Локхарт, — помнишь, когда ты работала у этих юристов, как их… у «Гиблинга и Гиблинга», ты рассказывала мне о всяких пакостях, которые пишут о ком-нибудь в книгах, о клевете и тому подобном?
— Да, — ответила Джессика. — Если бы только эта стерва написала что-нибудь такое про нас…
Блеск в глазах Локхарта заставил ее остановиться, и она вопросительно посмотрела на мужа.
— Локхарт, — воскликнула она, — какой же ты умница! На следующий день Локхарт снова отправился в Лондон и вернулся с шариковой пишущей машинкой того же типа, что была у Женевьевы Голдринг. Это была дорогая покупка, но по сравнению с тем, что он задумал, цена ее должна была оказаться ничтожной. Похоже, мисс Голдринг никогда сама не правила верстки своих произведений. Об этом Джессика узнала от Пэтси.
— У нее иногда одновременно идут по три книжки, — сказала ей наивная Пэтси. — Она их подмахивает, не глядя, в печать и забывает о них напрочь.
Еще одним преимуществом для них было и то, что все написанное мисс Голдринг за день оставалось обычно в ящике письменного стола, стоявшего под тентом в конце ее сада. А поскольку к шести вечера она, как правило, переходила с ментолового ликера на джин, то к семи часам редко оставалась трезвой, а к восьми наливалась уже под завязку.
— Дорогая, — сказал Локхарт, когда Джессика вернулась домой со всеми этими рассказами, — я не хочу, чтобы ты продолжала работать временной машинисткой. Я хочу, чтобы ты сидела дома и работала бы по ночам.
— Хорошо, Локхарт, — послушно ответила Джессика.
Когда на поле для игры в гольф, на Ист- и Вест-Пэрсли опустилась темнота, Локхарт отправился на Грин-Энд, под тот тент, что стоял в саду великой писательницы. Возвратился он с первыми тремя главами ее нового романа «Песнь сердца» и с шариком от ее пишущей машинки. До самой поздней ночи Джессика перепечатывала эти главы. Героиня, которую раньше звали Салли, теперь получила имя Джессика, а главный герой из Дэвида стал Локхартом. И наконец, в том исправленном варианте, который Локхарт в три
