— Парень, не ты здесь приказываешь, это дело босса. Что говорит босс?
О черт, встречал я тупых типов, но таких, как этот полуиндеец, — никогда!
Я ничего не мог сделать, потому что в трех метрах от нас были солдаты. В окно машины они видели звезды полковника на погонах Делоффра и не подходили ближе.
— Пьер, если ты не прикажешь Виктору ехать, то я сейчас расшевелю, но уже не его, а тебя.
— Старина Папи, говорю тебе, они на нашей стороне. Давай подождем еще немного, — произнес он, повернувшись ко мне. И тут я увидел, что ноздри его блестели от белой прилипшей пудры. Понятно: парень нанюхался кокаина. Меня охватил невероятный ужас.
Я приставил свою пушку к его шее, и в этот момент он с невозмутимым спокойствием сказал:
— Шесть минут третьего, Папи. Мы прождали в два раза больше положенного. Нас определенно предали.
Эти сто двадцать секунд длились целую вечность. Одним глазом я смотрел на солдат: ближайшие к нам наблюдали за мной, но не делали никаких движений. Наконец Делоффр сказал:
— Валим отсюда, Виктор. Мягко, естественно, спокойно.
Каким-то чудом мы выбрались из этой ловушки живыми! Н-да! Несколькими годами позже появился фильм под названием «Самый длинный день». А вот о нас можно было бы снять фильм с названием «Самые длинные восемь минут».
Делоффр приказал водителю ехать к мосту, соединяющему Эльпараисо с авенидой Сан-Мартин. Он решил подложить свою бомбу под него. По пути мы встретили два грузовика с заговорщиками, которые, не услышав взрыва в два часа, не знали, что теперь делать. Мы рассказали о предательстве, во время этого разговора Делоффр изменил решение и приказал водителю быстро ехать к нему домой. И это было большой ошибкой, ибо в случае предательства, эти свиньи уже могли быть там. И все же мы поехали. Помогая Виктору укладывать бомбу в багажник, я заметил выведенные на ней краской три буквы: П. Р. Д. Я не мог не рассмеяться, когда Пьер Рене Делоффр объяснил мне причину; в этот момент мы снимали форму. — Папи, запомни, каким бы опасным ни было дело, ты должен делать все так, чтобы был виден авторский стиль. Это мои инициалы — визитная карточка для врагов моего друга.
Виктор уехал, поставив машину на стоянку, но забыв, конечно, отдать от нее ключи. Бомбы были найдены лишь спустя три месяца.
Не могло быть и речи о том, чтобы продолжать крутиться у Делоффра. Он пошел своим путем, я — своим. И никаких контактов с Армандо. Я направился прямо в гараж, где помог вынести токарный станок и пять или шесть бутылок с зажигательной смесью. В шесть часов раздался телефонный звонок и незнакомый голос в трубке сказал:
— Французы, убирайтесь отсюда. Все — в разных направлениях. Только Б. Л. может остаться в гараже. Понятно?
— Кто говорит?
Но незнакомец повесил трубку.
Переодетый женщиной, я уехал на джипе. Его вел бывший офицер французского Сопротивления, которому я много помогал с тех пор, как он сюда прибыл. Весь путь в сто пятьдесят километров вдоль побережья от Каракаса до Рио-Чико преодолели без проблем. В мои планы входило остаться там на пару месяцев вместе с этим экс-капитаном, его женой и парой друзей из Бордо.
Б. Л. был арестован. Обошлось без пыток, последовал лишь подробный, жесткий, но корректный допрос. Когда я узнал об этом, мне показалось, что режим Гальегоса и Бетанкура оказался не таким уж безнравственным, как говорили; по крайней мере, в этом случае. Делоффр нашел убежище в ту же ночь в никарагуанском посольстве.
Что касается меня, я по-прежнему был полон оптимизма и неделю спустя управлял вместе с экс- капитаном грузовиком, принадлежащим департаменту по общественным работам в Рио-Чико. Мы были наняты муниципалитетом через одного знакомого. Зарабатывали двадцать один боливар в день на двоих и на эту сумму жили все пятеро.
Такая спокойная жизнь продолжалась два месяца, достаточно долго, чтобы в Каракасе затихла вся буря, поднятая нашим заговором.
В конце дня я частенько ловил рыбу, чтобы добавить что-то к нашему ежедневному рациону. В тот вечер я вытащил огромную робало — рыбину, похожую на крупного морского леща, и сидел на пляже, неторопливо измеряя пойманный экземпляр и любуясь заходом солнца. Красное небо означает надежду, Пали! И я опять начал смеяться, несмотря на всю невезуху, которая преследовала меня после выхода на свободу. Да, надежда должна вести меня вперед, заставить победить — непременно. Но когда точно должен прийти успех? Давай посмотрим на все спокойно, Папи: каковы результаты двух лет свободы?
Я не был разорен, хотя и не богат: самое большее — три тысячи боливаров принадлежало мне за все два года бесшабашной жизни.
Что же нехорошего за это время произошло?
Первое: уплывшая от меня куча золота в Эль-Кальяо. Но нет смысла сожалеть об этом. Это был не провал, а добровольная уступка бывшим каторжникам, чтобы они могли жить нормально. Ты сожалеешь об этом? Нет. О'кей, тогда забудь о тонне золота.
Второе: напрасный риск во время игры в кости на алмазных приисках. Ты раз двадцать ходил по лезвию ножа ради десяти тысяч долларов, которые никогда не ставил наличными. Жожо умер вместо тебя. А ты остался жив. Правда, без единого медного гроша. Но какое невероятное приключение! Ты никогда не забудешь те ночи, лица игроков под карбидной лампой, возбужденные до последней степени, неподвижного Жожо. Тоже не о чем сожалеть.
Третье: вскрытый почти перед завершением тоннель под банком. Тут уж действительно рок. И все же вспомни: три месяца подряд ты проводил там все двадцать четыре часа в сутки, и каждый час был по- своему интересен. Даже если ты, кроме этого, ничего бы не получил, не стоит сожалеть. Разве все три месяца — даже во снах — ты не ощущал себя миллионером, купающимся в деньгах? И не говорит ли это о чем-то? Конечно, чуть больше везения, и дело удалось бы, но, с другой стороны, все могло обернуться и гораздо хуже. Предположим, тоннель просел бы с одного конца, пока ты находился в другом. И ты погиб бы,
