считала, что шутка зашла слишком далеко; на следующий день стол ответил, что отныне муж оставит венгерку в покое, только она должна обещать, что больше никогда не будет размахивать мачете при свете луны, поскольку его дух испытывает при этом страшную боль.
Был у нас еще один пудель, по кличке Мину, довольно крупный, подарок одного француза, останавливавшегося в Маракаибо. Всегда безупречно подстриженный и причесанный, с шапочкой густой черной шерсти на голове в форме фески Ноги бритые, в круглых шароварах, чаплинские усики, острая бородка. Венесуэльцы на улице прямо рот разевали при виде этого дива и часто спрашивали, что это за странное, неведомое им животное. Из-за этого самого Мину у нас едва не произошел серьезный конфликт с церковью. Дело в том, что «Веракрус» находилась на улице, ведущей к церкви, и по ней часто проходили различного рода процессии Мину обожал сидеть у дверей и глазеть на процессии. Он никогда не лаял, но тем не менее привлекал всеобщее внимание. И вот однажды священник и мальчики-певчие остались одни — все остальные участники шествия столпились перед отелем и глазели на странное создание Они забыли, куда идут. Отовсюду сыпались вопросы, одним хотелось подойти поближе, чтоб разглядеть Мину, другие утверждали, что это необычное животное, должно быть, душа какого-то раскаявшегося грешника, раз сидит и не убегает при виде священника и мальчиков в красном. Священник, обнаружив, что потерял сопровождение, вернулся, весь лиловый от ярости, и набросился на вероотступников, осмелившихся нарушить ход церемонии. Смущенные и испуганные, они тут же тронулись с места. Правда, я заметил, что те, на кого Мину произвел особенно сильное впечатление, пятятся задом наперед. С тех пор мы высматривали в местной газете объявления о предстоящих процессиях, чтобы успеть заблаговременно привязать Мину где-нибудь в патио.
Поглощенные своими делами, мы тем не менее старались держаться в курсе политической и экономической жизни страны. А в 1948 году она была насыщена событиями. С 1945 года Венесуэлой правили Бетанкур, потом Гальегос, и опять Бетанкур, пытавшиеся установить более демократический, чем прежний, режим. 13 ноября 1948 года, через три месяца после того, как я поселился у Риты, майор по имени Томас Мендоза предпринял попытку переворота. Она закончилась провалом.
24-го того же месяца переворот все же состоялся, власть захватили военные. К счастью, обошлось почти без жертв. Гальегос, президент республики и знаменитый писатель, был вынужден подать в отставку, Бетанкур же не сдался и попросил убежища в колумбийском посольстве.
Маракаибо довелось пережить несколько тревожных дней. Сперва по радио прозвучал страстный призыв «Рабочие, выходите на улицы! У вас хотят отнять свободу, закрыть ваши профсоюзы, установить военную диктатуру! Выходите на площади!» Затем последовал щелчок, и голос захлебнулся, видимо, из рук выступавшего вырвали микрофон. После паузы спокойный низкий голос произнес: «Граждане! Армия вырвала власть из рук людей, желавших употребить ее в своих недостойных целях. Не бойтесь, мы гарантируем безопасность, сохранение собственности и жизни каждому. Да здравствует армия! Да здравствует революция!»
Итак, как я уже говорил, революция прошла почти бескровно, и, проснувшись на следующее утро, мы узнали из газет состав нового правительства: президентом стал Делгадо-Шалбо, еще два полковника, Перес Хименес и Ловера Паес — его помощниками.
Сперва мы опасались, что новый режим отнимет права и свободы, предоставленные предыдущим. Однако ничего подобного не произошло. Жизнь текла по-прежнему, а единственным кардинальным изменением в жизни страны стало то, что все ключевые посты перешли в руки военных.
Через два года Делгадо-Шалбо был убит. Как и почему это произошло, никто толком не знал. Существовали две версии. Согласно первой вся троица должна была быть уничтожена, просто президент попал на мушку первым. Согласно второй сами полковники, бывшие сторонники, решили убрать его. Убийца был арестован, потом его пристрелили, якобы при попытке к бегству, когда перевозили из одной тюрьмы в другую. С этого дня на первое место в политической жизни страны выдвинулся Перес Хименес, официально ставший диктатором в 1952 году.
А наша жизнь шла своим чередом. Мы были поглощены созданием своего собственного дома, в котором смогли бы жить дальше счастливо и безбедно, в любви и согласии.
В этот дом предстояло вскоре переехать Клотильде, дочери Риты, которая должна была стать моей дочерью и внучкой моему отцу. В этот дом будут заходить мои друзья, здесь они всегда найдут самый радушный прием и надежный приют.
И вот, наконец, великий день настал, мы победили. В декабре 1950 года деньги за отель были полностью выплачены, и мы получили документ, удостоверяющий наше право на полное им владение.
ОТЕЦ
Сегодня Рита отправляется в путь. Она едет во Францию искать моего отца. Она должна была найти то место, где он укрылся от позора и презрения окружающих.
— Положись на меня, Анри! Я найду его и привезу сюда.
Искать отца, моего отца… Школьного учителя из Ардеша, который двадцать лет назад, целых двадцать лет назад, так и не смог обнять на прощанье своего сына, приговоренного к пожизненной каторге, ведь в комнате для свиданий нас разделяла стальная решетка… Отца, которому Рита скажет: «Я пришла к вам как дочь, сказать, что сын ваш добился, наконец, свободы, завоевал ее сам и живет отныне честно и праведно в собственном доме, где не хватает только вас».
Гостиница осталась на моем попечении. Каждое утро я вставал в пять и вместе с Мину и двенадцатилетним мальчуганом Карлито отправлялся за покупками. Карлито нес корзины. Часа за полтора мы приобретали все необходимое — мясо, рыбу, овощи — и возвращались, нагруженные, как мулы. На кухне мне помогали две женщины. Я вываливал продукты на стол, и они начинали разбирать их.
Самое лучшее время для меня начиналось в половине седьмого, когда я садился завтракать в столовой в компании Мину и четырехлетней девчушки, дочери поварихи. Крошка отказывалась без меня есть. Все вокруг — ее маленькое угольно-черное тельце, тоненький звонкий голосок, огромные черные глаза, доверчиво взирающие на меня, ревнивый лай Мину, Ритин попугай, выклевывающий из моей чашки с остатками кофе хлебные крошки, специально для него предназначенные, — все это казалось мне атрибутами счастья и превращало завтрак в лучший момент дня.
Письма от Риты все нет. Вот уже месяц, как она уехала. Конечно, дорога долгая — шестнадцать дней, но все же она уже две недели как во Франции, и никаких вестей. Мне не нужно даже письма, достаточно одной коротенькой телеграммы «Отец жив и здоров, любит тебя по-прежнему».
Раз по десять на дню я высматривал почтальона. А когда он появлялся, держа в руках полоску зеленоватой бумаги, нетерпеливо выхватывал телеграмму у него из руки и с замирающим от разочарования сердцем убеждался, что она адресована кому-то из постояльцев.
Это постоянное ожидание и отсутствие новостей вконец измотали мои нервы. Я работал как каторжный,
