голову судьбами тысяч, лучше бы об одной судьбе подумала…
— Сейчас мы пойдем спать! — пообещала я, склоняясь к нему. — Сейчас покушаем — и спать. Может, и я прилягу. Отдохну от государственных дел.
Но отдохнуть мне не дали.
В покои пришел Михаил, сел перед кроватью и, когда я открыла глаза, сообщил: — Царов переговорщик передал тебе приглашение на уединенцию.
— Одной мне? — уточнила я.
— Тебе одной. Обещает, что сам тоже будет один.
— И где же сие мероприятие предлагается провести?
— На берегу пустохляби. Недалеко от того места, где тебя топить пытались. Берег там голый, пустынный, спрятать засаду невозможно, внезапно напасть — тоже.
— И когда я приглашаюсь?
— Прямо сейчас, не откладывая.
— Я пойду, — сказала я, — Мне просто интересно: что такого нового может сообщить парово величие после всего, что мы уже знаем о нем?
Даже сидя в карете, я куталась в доху — ледяной ветер продувал все насквозь О том, чтобы выйти наружу, было страшно и подумать. Утром и то было не так холодно.
— Приехали, — постучал кнутовищем в дверцу князь Зиновий, гарцуя рядом на коне.
Пришлось вылезать.
Холодный свет яркого солнца совершенно не грел. Я накинула меховой капюшон и соскочила со ступеньки на промерзшую землю.
Рядом остановил коня Зиновий.
— Буду вон там, — указал он на изгиб берега — Вам нужно только махнуть рукой, и карета тотчас будет подана. Я молча кивнула. Открывать рот на этом ветру не хотелось — И вот что еще. — Зиновий почти лег на холку своего скакуна, доверительно склоняясь к моему уху. — Вы, княгиня, просили говорить обо всех странных дырах, что я увижу Так одну я вижу прямо сейчас.
— Что за дыра, где? — спросила я, с трудом шевеля мерзлыми губами.
— Вон там, над пустохлябью! Видите, летит маленькое одинокое облачко? Так вот как раз между ним и пустохлябью.
— В воздухе, что ли?
— Ну да.
— Вижу.
Он с удивлением глянул на меня: — Вы же говорили, что не видите этих дыр? Вот пристал! Через отражение в твоей голове вижу! Но я не стала затевать объяснения, поглубже засунула руки в меховую муфту, расшитую бисером, буркнула.
— Ладно, не важно. Есть дыра. Как-нибудь Каллистратов шар надуем горячим воздухом, слетаем — посмотрим.
Это я так пыталась пошутить.
Зиновий, правда, шутки не заметил Выпрямился, кивнул Напомнил: — Как махнете — я сразу здесь!
И я осталась одна.
Впрочем, ненадолго. Со стороны леса лихо подкатила огромная карета, вся в блестках позолоты, влекомая четверкой лошадей, запряженных цугом. Шикарный выезд! Только одно несколько портило его — отсутствие на козлах кучера.
Сразу видно, что уроки, преподанные нечистью, не прошли даром для царова величия — только нечисть умеет так манипулировать животными'
Пока я рассматривала лошадей, дверца кареты хлопнула, и передо мной появился сам цар. Морфей Телицын. Невысокий, худой юноша. Он сурово стоял, заложив руки за спину, и буравил меня взглядом исподлобья.
Карета, повинуясь неслышному приказу, умчалась обратно
Цар же все стоял.
Он молчал — и я молчала. В конце концов, кто пригласил, тот первый пусть и начинает.
— Не хотите поздороваться, княгиня? — негромко произнес юноша. И как ему не холодно в одном парадном кафтанчике, без шубы? — А почему бы вам самому этого не сделать для начала? — удивилась я. — Я цар! — как припечатал он. Но я только передернула плечами: — А я — дама. Да к тому же вы позже меня приехали. И вообще. Для чего меня на эту холодрыгу вызвали — пикироваться?
— Вам холодно? — грозно спросил цар.
Еще бы добавил: такая мерзлячка, а со мной тягаться решила?
Ну и что — даже если мне холодно? За себя постоять смогу и в замерзшем виде! Пусть знает!
Я задиристо вскинула голову так, что капюшон чуть съехал назад, открывая волосы: — А разве не заметно?
Суровый юноша выдержал томительную паузу, а потом тихо, но грозно произнес: — Это легко исправить.
Вскинул руку, будто собирался выстрелить из пистолета, — я даже попятилась. Но никакого пистолета у него в руке, разумеется, не было. И вообще ничего не было — пустая ладонь. Но он величественно обвел ею вокруг, и между ледяным ветром и нами внезапно воздвиглась непреодолимая преграда.
Все также ослепительно холодно сияло солнце, за круговой границей редкие стебли сухого бурьяна судорожно клонились к земле под жесткими порывами, а у нас установился полный штиль.
Я оглянулась. Бороздка невидимой стены уже явственно отмечалась барханчиками ледяной серой пыли, наметаемыми к ее подножию.
— Теперь мы можем говорить, — тихо и устало произнес юноша.
Он стоял, все так же горделиво выпрямившись, но в лице произошла трудноуловимая перемена — будто какую-то внутреннюю пружину, затянутую до предела, чуть отпустили. В уголках прищуренных глаз стало меньше морщинок, в бескровных плотно сжатых губах несколько ослабло напряжение.
— Вы кого-то опасаетесь? — подняла я брови.
— Себя, — коротко ответил цар.
— Что ж в вас такого страшного?.. — насмешливо начала я и осеклась. Потому что заметила.
Впервые цар был один — без черного смерча своей ураганной воли. Той, что всегда крутилась поблизости от него гибельной воронкой, сминая, подавляя любое сознание вокруг, беспрерывно всасывая и растворяя в себе мысли и чувства окружающих.
— То, что во мне, — оно есть у всех, — негромко проговорил Морфей. — Но только во мне этого слишком много.
— Чего именно? — поспешила уточнить я. Не так уж часто великие мира сего начинают откровенничать — надо ловить момент.
Юноша-цар едва заметно пожал плечами: — Умения чувствовать окружающих людей. Желания понять их. Воли, чтобы выполнить это.
— Понимание других — большой талант, — осторожно заметила я, — В том, другом мире, где я жила раньше, для этой способности изобрели специальное слово — эмпатия.
— В другом мире… — горько усмехнулся юноша. — Там, наверно, никогда не бывает слишком много этого. Потому что если этого слишком много, уже трудно с ним совладать. Оно отделяется от тебя и живет своей жизнью. Не твоей. Другой. И тебя заставляет этой жизнью жить.
— Какой это — другой жизнью? — переспросила я.
— Вам не понять. — Губы Морфея слегка дрогнули в усмешке. — Той. Когда голова переполнена чувствами и мыслями других людей, когда уже не остается места для своих собственных чувств и мыслей. И когда воля — которая вроде бы твоя, — начинает работать уже сама, не заботясь о тебе. А заботясь только о том, что впитала от других. А, — он чуть дернул щекой, — слова… Одни слова. Разве можно что-нибудь передать словами?
