очнуться с наполовину отмытой душой. Но если все-таки вы почувствуете, что дело пошло на лад, то просто будьте осторожны — и ваше сердце само вам подскажет. Ну, конечно, и Филумана вас не оставит в благом деле. Я тут, княгиня, распорядился уже…
Только сейчас я заметила, что он вывел меня на площадку позади домика, где уже собрался весь наличный состав. Стоял и Никола, повесив голову.
— Объявите ему свою волю, — шепнул Михаил.
— Никола… — Горло у меня предательски пересохло, я судорожно сглотнула.
Мой кучер поднял голову, вглядываясь в мое лицо в сумеречном полусвете.
— Я убью тебя, — прокаркала я. — Сама.
Никола вздрогнул, потом плечи его расправились, он гордо огляделся, а все мысли захлестнуло и смыло волной счастья. Да и все присутствующие вздохнули облегченно. Некоторые заулыбались. А Лизавета, так та просто сияла, высокомерно посматривая вокруг, — вот, мол, какова моя госпожа!
— Запаливай, — негромко приказал князь, и с трех сторон от меня загорелись жаркие костры.
— Я удаляюсь, но помните: как только вы успокоитесь — все получится, — ободряюще сказал Михаил. И я осталась одна, освещенная с трех сторон. Почему одна?
— Никола, — позвала я.
Теперь нас на освещенном пятачке стало двое. Ноги меня не держали, я опустилась прямо на сухую землю и приказала Николе:
— Сядь.
Он покорно уселся, безотрывно глядя на меня. И в глазах и в мыслях — пусто, одно ожидание.
Чего он ждал? Чего ждала я? Мы молча смотрели друг другу в глаза. И вдруг случилось чудо — я успокоилась.
— Нико-о-ода, — ласково сказала я ему, как маленькому мальчику. И погладила по голове.
Рук я при этом не поднимала да и вообще не двигалась. Впрочем, и от моего поглаживания ни один волосок не сдвинулся у Николы с места — потому что гладила я не снаружи головы, а изнутри.
Душа? Наверно, образование не давало мне увидеть божественную душу — я видела мозг. Со всеми извилинами, в красной вуали кровеносных сосудов. Но мозг этот шевелился, ворочался, ему было неудобно. А все потому, что он, как медуза, тянулся ко мне своими извилинами-щупальцами.
И не мог дотянуться. Окончания щупальцев оказались черными, обугленными, воспаленными. По краю моего сознания прошла нелепая мысль: «Он что, обжегся о пламя костра?» — но эта мысль сразу и ушла, потому что стало ясно: такими их сделала я. И не обожгла я их, а отморозила. Мое ледяное невнимание сожгло ему что-то важное, необходимое для нормальной жизни. Виновата была я, но я же могла и исправить содеянное.
Решительно, как заправский хирург, я потянулась к отмороженным участкам и чем-то невероятно тонким и острым принялась методично отсекать омертвевшие участки. А также места, где воспаление уже невозможно было остановить. Все это я делала правой, разящей рукой. А левой, ласковой, в это время нежно омывала разрезы.
И под моей левой рукой раны затягивались. Разрезанные края сходились, срастаясь вновь. Мозгу становилось все удобнее лежать в черепной коробке, а новые, живые его щупальца тыкались в мою ладонь, как новорожденные слепые щенята. И я щедро поила их той же целебной влагой, которой омывала раны.
Дело было сделано.
Я глубоко вздохнула и открыла глаза. Спустилась темнота, костры догорали, мои ладони лежали на коленях, и не было в них ни острого скальпеля, ни губки с живой водой.
Кто-то сидел передо мной все в той же позе, которую принял когда-то Никола, но это был, конечно, не Никола.
— Имя! — громким шепотом подсказал сзади князь Михаил.
— Антон, — отчетливо, но удивленно произнесла я. И Антон открыл глаза.
— Госпожа… — прошептал он.
Не было в его голосе ничего, кроме бесконечной благодарности..
К Антону уже бежали люди… Первая, разумеется, Лизавета. Его осторожно хлопали по плечу, помогали поднять на слабые, еще непослушные ноги. Бабы-поварихи утирали слезы.
«А что ж мне никто не помогает?» — удивленно подумала я.
Сил не оставалось ни на что. Качни сейчас дуновение ветерка листики на деревьях — и я не выдержу, свалюсь прямо в багровые угли кострищ.
— Княгиня, — произнес мягкий голос Михаила.
Теплые сильные руки обняли меня за плечи, поправляя сползающую накидку. По-моему, князь плакал. Или едва сдерживал слезы.
«Не надо, — хотела сказать я. — Ведь все получилось!»
Но вместо этого мои непослушные губы чуть слышно спросили:
— Князь, это был гипноз?
— Да, конечно. Разумеется Это был гипноз. Моя милая, замечательная, великолепная княгиня! — со счастливым смехом откликнулся Михаил.
Я протянула руку к шее, чтобы поправить капюшон накидки, и отдернула пальцы. Они наткнулись на горячее, как сковорода, сплетение нитей Филуманы.
— Ой, — неуверенно сказала я.
Потому что бояться, в сущности, было нечего — поверхность Филуманы, прилегающая к шее, не жгла, не пекла, а все так же нежно обволакивав кожу.
Утро невозможно было отменить, а очень хотелось.
За окошками веселилось солнце, ржали лошади, перекрикивались люди, туда-сюда носилась Лизавета, радостная как никогда. Я забилась под покрывало и занималась тем, что боялась всего вокруг, всего, во что вляпалась.
— Лизавета, — попросила, чуть высунув наружу нос, — позови князя.
— Сейчас подам вам одеться, — побежала та к платьям.
— Князя! — истерично рявкнула я и вновь спряталась в темноту, горящую почти полутора десятками мыслей и чувств людей вокруг избушки, суетящихся и собирающихся в дорогу.
Лизавета выронила из рук гребешок и с недоплетенной косой юркнула в дверь.
Не прошло и минуты, как вошел князь, осторожно кашлянув.
Я откинула покрывало, села на кровати в одной сорочке — мне все было безразлично.
— И что мне теперь делать, князь? — спросила я с ожесточением, будто он был виновником всего. — Выйди, Лизавета! — заорала я сунувшейся было белобрысой голове. — Что, князь, делать? Обходить каждое утро все княжество, рассказывая каждому из подданных, как я его люблю, и гладить каждого по голове, чтобы они не посваливались в навьей истоме?.. Я не смогу так жить!
— Княгиня, — бодро заявил Михаил. — Загадка несложная, но требует времени на объяснение. Мы с вами чудесно поговорим перед обедом…
— Нет! — вскрикнула я. — Я никуда не тронусь, пока вы все не объясните!
Михаил помолчал. Кивнул:
— Хорошо, княгиня, остановимся здесь.
Я тут же представила, что придется целый день смотреть на черные пятна костриш, что они каждую секунду будут напоминать о моем господском рабстве, о том, что я больше принадлежу не себе, а своим слугам, до которых мне и дела нет… И я вскрикнула:
— Нет! Мы поедем. Трогаемся немедленно. Но вы сядете в мою карету.
— Княгиня, — с некоторым сомнением начал Михаил, — если вам нездоровится…
— Я здорова, черт меня подери! Но… князь… я боюсь оставаться одна, наедине со своими слугами, — добавила я почти умоляюще. — Не привыкла я так. И не смогу. Чтобы люди зависели от меня до обмороков, до готовности немедленно умереть, сгореть заживо в костре! Если вы сейчас же, в карете, не расскажете мне все-все и не поможете, я… Я сама тогда сойду с ума — как бы потом не было плохо моим слугам!
Лицо князя на мгновение дрогнуло, но читать его мыслей я не могла и потому не знала: то ли он
