приплода, тех, кто кровь от крови, плоть от плоти господской. То есть господские отпрыски, дети князей, лыцаров. Они без гривны, потому что их родовую гривну уже носит кто-то другой. Возможно, гривна примет их, когда подойдет срок, возможно, отвергнет — сие неведомо, поскольку не проверено, что бы там ни говорили волхвы. В числе таких людей, например, мой брат Порфирий. Да и я был просто господским приплодом, пока не возложил на себя гривну. И вы. Хотя нет. Вас господским приплодом не считали. Потому что никто и подумать не мог, что вас может принять гривна! Будучи княжной, вы в глазах всех являлись всего только голутвенной…
— Да, слышала это слово, — обрадовалась я. — Иннокентий, один из лыцаров Сурожского княжества, называл так дядьку Георга Кавустова. Того дядьку, который и совершил подлое убийство моего отца. Подстерег на переходе из одного мира в другой — я вам говорила про этот переход. Есть такой в усадьбе Шагировых и сейчас заделан металлической дверью — Еще бы, помню, конечно! — кивнул Михаил. — И про пса-дядьку знаю. Голутвенные — самые опасные люди в мире. Я наш мир имею в виду. В вашем, как я понял, раз нет антов, нет и голутвенных — все только господского рода.
— Ну, вообще-то и у нас более чем достаточно верующих людей, — вынуждена была я развеять иллюзии Михаила о нашем мире.
— Но они верят в триединого Бога и других отдаленных. небесных богов — из числа тех, которых вы назвали, так ведь? Им же не нужно верить еще и в господ, являющихся земными богами?
— Некоторым и это нужно, — развела я руками.
— Но, наверно, никто из них не пойдет на смерть за своего земного господина и не зачахнет от навьей истомы после господской смерти? — не сдавался Михаил.
— Боюсь, что даже и таких фанатиков у нас предостаточно, — вздохнула я.
— Значит, ваш мир не отличается от нашего столь уж решительным образом, — вынужден был признать князь, — Он только чуть совершеннее, но состоит из всех тех, кто есть и у нас. Только в других соотношениях. Видимо, антов у вас гораздо меньше.
— Чем-то все-таки отличается, — задумчиво сказала я. — Не припоминаю, чтобы в нашем мире были возможны такие фокусы, как, например, мой вчерашний — с Николой-Антоном…
— Тпру-у! — зычно крикнул Антон с облучка. Карета остановилась.
Князь приоткрыл дверцу, спросил у подскакавшего Нико-дима:
— Что?
— Сурожская граница, князь! — бодро отрапортовал тот. А в мыслях у него был радостный задор, готовность и желание подраться.
— Будет пограничный контроль? — удивленно полюбопытствовала я.
— Контроль? — переспросил князь, затворяя дверцу. — Нет, ничего не будет, но теперь надо двигаться осторожнее. Мы поменяем наш порядок. Впереди поедут двое всадников. И позади двое. Вашу карету, княгиня, уж не взыщите, мы поставим после моей. Оно и безопаснее, и к тому же мы выехали из вашего княжества — вам больше незачем показывать свое главенство.
— Так быстро мое княжество закончилось? Всего полтора дня пути? — грустно покачала я головой. — А я — то считала себя богатой госпожой!
— Вы богаты, очень богаты, — смеясь, утешил меня Михаил. — Если хотите знать, по богатству с Сурожским княжеством могут сравниться еще только два-три, не больше. Не считая, конечно, Вышеграда. Я вот не в пример беднее вас. Хоть княжество Кравенцовское даже пообширнее Сурожского, но угодья наши поплоше… Горы, камни, пустыни, глиноземы — с вашими тучными плодородными равнинами и не сравнить! А Турское княжество, в которое мы въехали, — оно просто длинным клином вдается сюда, в сурожские земли. И все равно даже этот клин много плоше ваших, княгиня, угодий: гнилые леса, болотная ряска, нечисть в изобилии. Сам же славный княжеский город Тур — малая деревенька по сравнению с Су- рожем…
— Князь, вы верите в нечисть? — изумилась я. — Мне показалось, что это удел антов! — Верить — да. Верить и подчиняться. Я же просто знаю, что нечисть существует. Виды нечисти разнообразны, пользы от нее никакой, и подчиняться ей я не собираюсь.
— Знаете? Вы встречались с нечистью?
— Нет, не встречался, — с сожалением признал Михаил. — Да и как же мне с ней встретиться, когда она господ как огня боится. Наши гривны для нее — страшнее страшного. Тушки побитой нечисти видеть приходилось — тьфу, мерзкое зрелище. Мои ратники из голутвенных хвастались, на копьях показывали эту пакость смердящую. А в живом виде — куда там! Нечисть от наших с вами княжеских гривн на версту, поди, сейчас разбегается!
— Князь, — постучал в окошко подъехавший Порфирий. — Не прикажете ли на полянке обед подать — вот подходящая. А то потом в буреломе такой хорошей и не отыщем.
Ненависть его не охладела ко мне даже после вчерашнего, когда уж все, а не только мои личные слуги, прониклись ощущением моего господского права. Порфирий, как мог, боролся с этой ненавистью, невыносимой ему самому. А мог только молитвой. Даже и сейчас, при обращении к Михаилу, в его голове на заднем плане звучал плохо различимый речитатив очередных молитвенных слов.
Князь обернулся ко мне: — Что, княгиня? Выйдем на солнышко, пока его не скрыли ветки дикого леса? Погреемся, разомнем молодые косточки, а заодно и пообедаем!
Сидя вместе с князем, по обычаю, во главе импровизированного стола из полотняных скатертей, расстеленных прямо на траве, я уже допивала бодрящий кисленький клюквенный морс, когда кто-то чужой краешком своей воли задел мое внимание. Сам того не желая.
Я прикрыла глаза. Попыталась среди разноцветных шаровых молний сознаний моих спутников отыскать этого чужого. И не нашла. Его не было.
Зажмурившись сильнее, я даже прикрыла глаза ладонью, чтобы убрать мешающее красное марево света, проникающее через веки.
— Княгиня? — обеспокоенно спросил тут же Михаил.
Разговор за столом смолк.
Я покачала второй ладонью — не мешайте! — и огляделась вокруг еще внимательнее.
Чужой был. И не был. Какие-то неяркие светлые полоски. Туманные мазки. Они то проявлялись, то исчезали. В центре каждой полоски легкой искоркой вспыхивала чужая мысль— даже не сама мысль, а ее мимолетный отблеск — и гасла тут же.
За нами следили. Отовсюду — и как бы ниоткуда. Нами очень сильно интересовались, но кто? Я не видела его личности. Все смазано, нечетко. Здесь — и как бы не здесь.
Открыв глаза, я бросила осторожные взгляды туда, где заметила посверкивание отражений чужой мысли. И опять — ничего. Листья, трава, ветки покачиваются под дуновением легкого ветерка. Вспорхнула, зачирикав, пичуга. По стволу, цепляясь коготками, порскнула вверх белка.
— Князь, — вздохнула я, — вы должны мне поподробнее рассказать про обитающую в здешних лесах нечисть.
— Мне нечего особенно вам и рассказывать, — огорченно развел руками Михаил. — Нечисть — она маленькая, грязная, волосатая, одевается в невыделанные шкуры, в лохмотья, дурно пахнет…
— Это я уже слышала. Но вы сказали, что эта малоприятная, неопрятная и вообще нецивилизованная нечисть способна заставить подчиняться своей воле вполне цивилизованных и законопослушных антов?
— Да уж, если бы не наше благородное влияние — господ князей и лыцаров, если бы не церковь с ее стройной верой в подчинение верховному нашему Богу, да если бы не гривны наконец-то, боюсь, по лесам и полям вокруг властвовали бы эти — как вы сказали? — нецивилизованные. А тихие, законопослушные анты им бы служили, как служат сейчас нам.
— Ага, бремя белого человека!
— Какого человека, княгиня?
— Белого. У вас встречаются черные люди?
— Что вы, бог миловал! Нам и нечисти хватает.
— А в нашем мире встречаются. С черным цветом кожи. И с желтым. И с красным. И к нечисти они никакого отношения не имеют — такие же люди, как и белые. Но это сейчас так считается. А до
