кожаных, как у мясников, фартуках. И при мечах. Двое из них крепко держали меня под руки, а третий стоял рядом с обнаженным клинком в руке и, кажется, только и дожидался разрешения всадить мне его в бок.
Однако самым страшным был четвертый, стоявший поодаль. Этот вообще был без лица. Тускло-серый металлический шлем на его голове оставлял лишь узкую прорезь для глаз. Остальное одеяние составляли куртка и панталоны столь насыщенно красного цвета, что их обладатель казался выкупанным в крови. Не добавляла обаяния и парочка коротких ножей в его руках.
— Кто ты? — вопросила эта кровавая консервная банка, и я сообразила, что в такой обстановке отпираться бесполезно.
— Наталья, — проблеяла я.
— Отца называй! — проревела банка так, будто сама по себе моя личность не представляла ценности.
Но и тут отступать было некуда. Да и дюжие молодцы по бокам не дали бы мне отступить. Поэтому я сосредоточилась и четко отрапортовала:
— Шагиров Вениамин Александрович! — и на всякий случай добавила: — Князь.
Кажется, мое заявление весьма воодушевило того рыжебородого, что грозил мне мечом. Он обернулся к консервной банке и с радостной готовностью спросил:
— Резать?
И даже сделал шаг в мою сторону, явно намереваясь немедленно выполнить свое же предложение.
Того же, видимо, ожидали и молодцы по бокам. Они лихо заломили мне руки — так, что я взвыла и невольно склонила голову, как бы подставляя свою беззащитную белую шейку прямо под уже занесенный тесак.
— Нет, я сказал! — взревела банка.
Руки мне немного отпустили, а главный мясник отступил на шаг, возвращаясь в исходную позицию.
— Где Шагиров, знаешь? — грозно обратился ко мне мой спаситель.
Я вздрогнула и пролепетала:
— Не знаю, может быть, умер?
— А как умер? — последовал следующий грозный вопрос. Его нелепость настолько удивила меня, что я позволила своим чувствам проявиться:
— Если я не знаю наверняка даже то, умер ли он, то откуда мне знать, как он умер?
Столь вольное обращение с предводителем (а существо, похожее на консервную банку, несомненно, являлось тут предводителем) едва не швырнуло меня вновь под нож мясника Новый окрик последний момент остановил веселую троицу, уже когда тень от занесенного меча коснулась моего липа.
Я дала себе торжественную клятву больше не вступать ни в какие дискуссии и тут же ее нарушила, поскольку следующий вопрос не мог не ошарашить столь невинную девушку, как я.
— Замуж за меня пойдешь? — прогрохотала консервная банка.
— Прямо сейчас? — охнула я.
— Отвечай! — безжалостно приказал консервоголовый предводитель.
— Конечно, конечно! — торопливо согласилась я, внезапно осознав, что излишняя стыдливость сейчас неуместна.
Этого оказалось достаточно. Жизнь моя мгновенно переменилась — в том смысле, что надежд на ее продолжение стало гораздо больше, чем имелось до моего положительного ответа на столь внезапное предложение.
— Она — моя невеста! — коротко рыкнул предводитель, и рыжие бородачи слегка отступили, не отпуская, впрочем, меня совсем.
— Арезать? — в крайнем удивлении и даже с обидой завопил третий мясник, рубанув воздух тесаком.
— Невеста, я сказал! — угрюмо буркнул консервоголовый, поворачиваясь спиной ко всей нашей честной компании и направляясь по аллейке куда-то вдаль по своим консервным делам.
Я такому обороту не обрадовалась. Перспектива остаться в руках этих лихих бородачей — даже несмотря на объявление о состоявшейся помолвке с их предводителем — мне не казалась обнадеживающей.
— Эй, — робко позвала я, надеясь, но одновременно и боясь быть услышанной.
— Корней, — не оглядываясь, приказал консервоголовый, — княжну веди в терема. А вам — оставаться в дозоре. Что не так — сразу мне докладывать!
«Тюрьма? Меня бросят в тюрьму?» — заволновалась я не разобравшись. По сравнению с немедленным отрубанием головы это было, может, и неплохо, но неужто здесь так обращаются с невестами? Какая же участь тогда ждет жен?
Пока все эти нерадостные мысли вопящей сумасшедшей толпой проносились в моих не очень ясных мозгах, мир начал постепенно меняться к лучшему Хватку с правого моего бока так ослабили, что я даже смогла пошевелить рукой, с неудовольствием ощущая покалывание в затекшей кисти. С левой же стороны меня вообще отпустили на свободу.
Все еще опасаясь производить резкие движения, я осторожно поглядела через плечо и обнаружила, что один мой конвоир вместе с потенциальным моим убийцей вразвалочку направляются к стене. Высокой каменной стене из грубых булыжников, которая, оказывается, высилась за моей спиной. И еще одну деталь успел отметить мой мимолетный взгляд: широкий и довольно высокий металлический прямоугольник, тускло отблескивающий под серым небом. Слегка, надо сказать, попорченный прямоугольник. В нижней его части — прямо посередине — кусок жести был вырезан наподобие дверцы и отогнут.
«Моя работа!» — с гордостью подумала я. И только потом осознала, что за этой импровизированной дверцей не наблюдалось никаких терновых кустарников — а все та же унылая каменная кладка.
— Идем, княжна, — неожиданно мягким, почти деликатным тоном попросил меня бородач, все еще придерживающий мою правую руку.
— Идем, — тупо повторила я, не в силах поверить, что мне не приказывают, ломая при этом суставы, а ласково приглашают.
— Сам лыцар Георг просит вас пожаловать к нему в терема, — охотно пояснил бородач.
— Вы — Корней? — почему-то решила уточнить я.
— Он самый! — подтвердил бородач, широко улыбаясь щербатым ртом, в котором явно был недокомплект зубов.
Я присмотрелась к нему внимательнее и обнаружила некоторые отличия от парочки рыжебородых, оставшихся на посту возле проделанного мною лаза.
Отличия начинались прямо с бороды — у Корнея она была подстрижена. Не так чтобы очень, но некий намек на аккуратность имелся. Потом — фартук. Собственно, не фартук. То, что я с перепугу приняла за фартук, скорее было накидкой из толстой, многослойной кожи с дыркой для головы Одинаково у всех троих. Но если у бородачей, оставшихся позади, эта накидка была тщательно стянута веревочками на талии и на груди, то у Корнея имевшиеся в наличии веревочки свободно свисали — как будто он надел накидку впопыхах, просто натянул, просунув голову в дырку.
Были и другие отличия в одежде. Распознать их было трудновато из-за все тех же кожаных языков, свисающих с плеч, но мне показалось, что штанины Корнея (по крайней мере, их видимая часть) и рукава рубахи выглядят все-таки новее — они даже имели некоторую претензию на белизну, вероятно свойственную им изначально.
— Корней, а ты кто? — осторожно спросила я.
— Я-то? — Щербатая улыбка, возможно означавшая укор моей недогадливости, вновь озарила его широкоскулое лицо.
Он даже замедлил шаг, торжественно поднял указательный палец и, выпятив грудь, гордо произнес:
— Второй личный слуга самого господина лыцара Георга!
Бедняга, нашел предмет для гордости…
