— Нет, княжна, попу нельзя! — замотала головой Лизавета.
— Купаться нельзя?
— Ничего нельзя! Он же свидетельствует! Перед Богом! Что все правильно. Да и жених с невестой не купаются. Просто в баню заходят — а где же раздеться, как не в бане?
— Свидетельствует… Да, это важная миссия, — согласилась я.
— Еще бы не важная! — с воодушевлением поддержала Лизавета. — Ведь если ничего не получится, так потом и детишек может не быть! А зачем тогда жениться?
— Действительно, зачем? — думая о своем, кивнула я. И тут до меня дошло. — А что получиться-то должно? Мы там, в бане, что — пробным трах должны организовать с женихом Показательное выступление?
— Что вы, княжна, как можно девушку бить до свадьбы?! Он вас не трахнет, не бойтесь. Это потом, после свадьбы, когда муж и жена — одна сатана, тогда, конечно, может поколотить. Но я слыхала, что у господ лыцаров так не принято. Не колотят они жен. Есть же специальный человек. Он дворовых порет на конюшне, ну и жену, наверно, по хозяйскому приказу. Может, правда, не на конюшне со всеми. Может, для этого дела его в покои пускают? — озадачилась Лизавета. Даже конопатый лоб наморщила в раздумье.
Я живо представила, как рыжебородый детина — вроде тех, что выволокли меня из моего лаза в этот мир, — приходит ко мне с поклоном и говорит: «Разрешите вас, хозяюшка, плетьми отходить? Есть такое указание господина лыцара, вашего законного супруга!» — после чего раскладывает меня на вот этой пуховой постели, сдирает юбку и замахивается…
Я аж зажмурилась — так ярко и ощутимо мне это представилось.
— Нет, Лизавета, — сквозь плотно сжатые зубы, с некоторым напряжением вернулась я к первопричине нашей дискуссии. — Когда я говорила «трах», я не имела в виду, что господин жених мне кулаком по уху заедет. Я… Елки-моталки, и не знаю, как сказать. По-матерному ты бы наверняка поняла, но княжне материться не пристало… Соитие — знаешь ты такое слово? Соитие мужа с женой?
— О, это по-церковному, — уважительно произнесла Лизавета. — Но соитие — это уже после венчания и после свадебного угощения, когда молодые с почестями будут отведены…
— Если не соитие, тогда что же все-таки должно получиться в бане? — нетерпеливо прервала я ее.
— Так это — заторчать он должен, только и всего, — удивилась Лизавета моей дремучей темноте. И на всякий случай пояснила: — По-церковному это называется — влечение.
— Он должен… — Картина начала вырисовываться. — Он — это?..
— Корень жениха, — охотно пояснила Лизавета. — Ведь ежели он на будущую супруг не заторчит, так откуда ж потом детишки возьмутся?
— От соседа, — буркнула я.
— Вот этого нельзя, это — грех! — наставительно промолвила Лизавета. И даже перекрестилась двумя перстами.
Я в первый раз видела, чтобы в этом мире кто-то крестился, и разговор про участие батюшки в банном обряде обрел окончательную конкретность во всей своей неизбежности. Значит, вечерком мне и правда предстоит веселенькое развлечение в голом виде. Вместе с батюшкой, демоническим лыцаром Георгом и его корнем. Двое последних — тоже в голом виде. Однако ж как тут все продумано!
— Мне одно непонятно, — медленно произнесла я. — Какая теперь разница, что за платье я надену? Если меня все равно без него будут обозревать?
— Как же, княжна?! — подивилась Лизавета. — Снимать же только потом будут. А с начала обряда будет много чего. Я на господских обрядах ни разу не бывала, а в слободе у нас так заведено: невесту проведут по всему жениховскому двору, чтоб богатство показать, потом всей родне представят — ей же с ними жить теперь! Ну, подарки опять же. Сватам, родне невесты.
— А самой невесте? — заинтересовалась я.
— Нет. Это уже на свадьбе, после венчания. Если молодой наградит — значит, любить будет.
— А если не наградит?
— А нет — значит нет, — пригорюнилась Лизавета, видно вспомнив что-то.
— Ты сама-то замужем, а, Лизавета? — осторожно поинтересовалась я.
— Я? Да нет, в девках…
— А что так?
— Да был у меня жених, — неохотно пояснила она. — Мыколка. И не такой чтоб особо видный… Но любила я его. Сильно любила. А он в церковь-то ходил, а нечисть не почитал… Не делился хлебушком и всяким другим. Не то чтоб совсем, а мало их угощал. Вот и утащил его на дно водяной. Утоп он. Два года уж как утоп.
— А нечисть — ее, что, тоже надо почитать?
Это был новый поворот в мифологии здешнего мира.
— Батюшка говорит, что почитать нельзя, что это тоже грех. Но как ее не почитать — сами рассудите: в лес идешь — что-то оставь лесовикам, а то не выйдешь, заплутаешь на самом, кажись, знакомом месте. В хлев идешь — опять-таки, чтоб лошадь копытом не ударила, у коровы молоко не пропало. По воду идешь — ну это я вам про Мыколу говорила… Вам-то, господам, оно без надобности, а на слободе без того, чтоб нечисть не задобрить, никак нельзя…
Мне захотелось отвлечь ее от тягостных воспоминаний.
— А братья-сестры есть у тебя?
— Были, но померли во младенчестве. Одна сеструха осталась, старшая, Нюшка. Она уж замуж-то выскочила. Так хотела скорее! А молодой муж ей и не подарил ничего на свадьбе. И не знаю теперь… Детишек пока все нет и нет, а не будет — бросит он ее, точно бросит! К батюшке пойдет, пожалуется, что она бесплодная, а еще и неизвестно, кто бесплодный-то…
Стук в дверь прервал невеселые рассуждения Лизаветы.
Она подскочила, чуть приоткрыла ее и, высунув голову в образовавшуюся щель, грозно спросила:
— Чего надо?
— К княжне. От господина лыцара Георга! — веско ответили с той стороны, и я узнала голос Корнея.
Лизавета вытянула голову из щели, вопросительно глянула на меня:
— Можно пускать?
Я кивнула, подумав при этом: «А что, я разве вправе не пустить?»
В широко распахнутую дверь гордо прошествовал посланец господина лыцара.
Я улыбнулась. Корнея было не узнать: куда только поде-валась тяжелая кожаная накидка, некрашеная холщовая рубаха с такими же штанами?! Теперь на нем было нечто вроде камзола малинового сукна. Из специальных разрезов на рукавах — от локтей до манжет — стянутых щегольской шнуровкой, выглядывала сорочка с кружевами. Малиновые же, узкие, почти в обтяжку, штаны были заправлены в черные, явно только что начишенные, кожаные сапоги. На голове нечто вроде лихо заломленного берета черного бархата. Ансамбль довершал матово отблескивающий желтый шейный платок. Если б я знала наверняка, что в этом мире водится тутовый шелкопряд, то сказала бы, что платок был шелковый.
На Лизавету роскошь наряда Корнея тоже произвела впечатление.
— Корней — ты? — ахнула она. И, чтобы убедиться в реальности всей этой неземной красоты, даже украдкой пощупала край камзола — не удержалась.
Но на посланца самого господина лыцара ее восхищение не произвело никакого впечатления. Он промаршировал ко мне, склонил голову в приветственном кивке и протянул плотный коричневый конверт с золотыми вензелями: — От господина лыцара Георга княжне Наталье торжественное приглашение на обряд обручения! — громогласно провозгласил он.
— Спасибо, Корней! — вздохнула я.
Он смущенно моргнул, на мгновение выйдя из такой важной роли лыцарового порученца. Я сообразила, что допустила оплошность, — слуг не принято благодарить.
— Что передать господину лыцару Георгу от княжны Натальи? — вновь грянул Корней.
— Приду, куда ж мне деваться, — развела я руками.
