При этом еще вопрос — буду ли я на почетном месте первой служанки?
Он возник у меня, когда мы с девушками добрались до сравнительно новых и почти неношеных одеяний.
— А это чье? — полюбопытствовала я.
Мой невинный вопрос вызвал безмолвный переполох и даже легкую панику. Девушки нервно задергали головами, переглядываясь, и только Лизавета, как самая храбрая, смогла сформулировать достойный ответ:
— Это осталось от прежней хозяйки, — сообщила она, низко кланяясь.
Не затем ли, чтобы спрятать глаза? Уж слишком новым был демонстрируемый мне пышный желто- зеленый кринолин на тростниковых обручах чуть ниже сверхузкой талии.
Критически оглядев его, я задумчиво спросила:
— И где теперь эта самая прежняя хозяйка?
Девушки дружно посмотрели на Лизавету в надежде, что она выручит и на этот раз. Но выкручиваться дважды за столь короткий промежуток времени — это было для бедной конопатой девицы слишком.
Она залепетала нечто вроде: «Она вышла», потом поправилась: «Ушла», потом решила, что лучше будет: «Ее нет».
Я прервала это барахтанье, прямо поинтересовавшись:
— Это вещи бывшей жены Георга? Дружное «Нет!» было мне ответом.
— Значит, любовницы, — спокойно констатировала я.
Подтверждения не последовало. Как, впрочем, и опровержения. Служанки замерли, напряженно ожидая, как их новая госпожа отреагирует на новость о любовнице. Ведь мой ревнивый гнев мог излиться прямо на них!
Но мне было не до ревности. Для меня главным сейчас был совсем другой аспект проблемы любовницы.
— Что же с этой любовницей сталось? — продолжала допытываться я, предполагая, что ответ может пролить свет и на мою собственную участь. Из средневековой истории было известно, что феодалы, привыкшие казнить надоевших любовниц, не делали исключения и для опостылевших жен.
— Лизавета, я слушаю, — обратилась я прямо к главному источнику информации.
Но ответ явился в мои покои сам, собственной персоной. Его приближение обозначил грохот яростно распахиваемых дверей.
Я в недоумении оглянулась и увидела ее, мою неудачливую соперницу. Яркую блондинку в вычурном голубом атласном платье, с нежно подрумяненными щечками и огненными молниями в васильковых глазах. Через глубокое декольте отчетливо просматривались горделиво поднятые груди невероятных размеров.
— Проходите, пожалуйста, — вежливо сказала я. Мне было о чем побеседовать с очаровательной блондинкой.
Во-первых, я хотела выразить восхищение ее красотой, затем заверить, что не собираюсь претендовать на сердце лыцара Георга, и наконец посплетничать вволю, постаравшись выудить как можно больше информации о нравах мира, в котором застряла, похоже, надолго.
Разговор не получился. Моя вежливость деморализовала блондинку. Губы ее предательски запрыгали, из-под длинных ресниц блеснули слезы, она закрыла лицо руками и выбежала из комнаты так же стремительно, как и появилась.
— Это она? Любовница Георга? — потребовала я подтверждения очевидного.
Лизавета горестно кивнула.
— А это — ее наряды, — констатировала я.
— Нет, нет, — поспешно возразила Лизавета. — Это все уже было до нее! Ей пошили только вот, вот и вот!..
Она суетливо демонстрировала какие-то тряпки, но мне было не до них.
Меня радовал тот факт, что отвергнутая любовница жива и здорова. Значит, не все так уж страшно. Или, может, великолепный Георг планирует тихую супружескую жизнь втроем? При наличии как жены, так и любовницы?
— Как ее зовут? — задумчиво спросила я.
— Алевтина! — отрапортовала Лизавета.
— Она жила в этих покоях?
— Нет, нет! — с прямо-таки суеверным ужасом возразила Лизавета. — Это ведь супружеские покои! Алевтина живет на третьем этаже.
— А она — кто? Дворянка?
Служанки недоуменно переглянулись. Это слово они явно слышали впервые.
— Ну, она тоже из лыцарского рода? — уточнила я свой вопрос.
— Что вы, княжна! — с облегчением разулыбалась Лизавета. — Алевтина из слободы. Да я ее сызмальства знаю. Господин Георг ее за красоту приблизил, ну она и загордилась, начала тут всеми командовать…
Лизавета явно готова была излить наболевшее, но я со вздохом прервала ее: — Отнесите кто-нибудь ее платья к ней, на третий этаж. — И, видя недоуменные взоры, пояснила: — Пусть пользуется, чего ее обижать зря…
— Добрая… добрая… — зашептались служанки, и на лицах было удивление. Видимо, так поступать было не принято.
— Но, княжна, вам нужно выбрать платье, — не отступала Лизавета, все еще, как видно, надеясь отомстить выскочке Алевтине. — А эти платья — самые красивые и лучшие. И на ней, видели, какое надето! Велите ей снять. Вы в том платье будете чудо как хороши!
— Не будем мы ни с кого ничего снимать, — отмахнулась я от столь заманчивого предложения. — И другие ее платья верните Алевтине. Здесь и без них есть из чего выбирать. Было б для чего… — вполголоса добавила я.
— Как же это — для чего? — округлила глаза Лизавета. — А обряд?
— Ну-ка, расскажи! — потребовала я. Лизавета смешалась, другие служанки прыснули в кулачки. Я грозно огляделась, топнула ногой и приказала тоном, не терпящим возражений:
— Все — вон отсюда! Платья Алевтине отнести! А ты, Лизавета, останься!
— Давай, рассказывай про обряд! — все тем же командным тоном приказала я Лизанете, когда дверь закрылась и мы остались одни.
Та мучительно покраснела.
— Ну, это когда жених с невестой, ну это, ну когда в бане… Пауза.
— Моются, что ли? — подбодрила я.
— Ну, и моются тоже, — пробормотала Лизавета.
— Тоже? А что кроме мытья?
— Ну, батюшка должен засвидетельствовать, что они не больные — ну там язвы чтоб всякие по телу не шли, чтоб все было на месте, ну и всякое такое… — чуть слышно завершила Лизавета.
— Такие, значит, у вас обряды, — пригорюнилась я. — Молодые догола друг перед другом разоблачаются, да еще и в присутствии родителей.
— Что вы, княжна, как можно?! — всплеснула руками Лизавета. — Родителей на обряд никогда не пустят!
— А ты сказала — батюшка? — не поняла я.
— Так то ж святой отец! Настоятель прихода. Батюшка, который в церкви служит, — медленно, как ребенку, начала разъяснять Лизавета.
— Стоп! — прервала я ее. — Так мы голышом должны быть в присутствии попа? А он тоже будет раздеваться?
— Это зачем? — испугалась Лизавета.
— Ну баня же! Суженые купаться пришли. С ними — поп. Тоже заодно искупнется. Не все же ему, бедному, наблюдать да в рясе париться?
