казалось, не мог понять, что же произошло. Так обычно и бывает, когда умирают люди, не боящиеся смерти. Наступление смерти оказывается реальностью, но вместе с тем такой неожиданной, что она остается за пределами понимания.
Каас бросился на колени рядом с Эдемом, положил ему под голову свою руку, пытаясь облегчить смертельную боль взглядом, полным теплоты и понимания. Он видел, что Эдем пытается говорить, но не мог разобрать что. Наклонившись над ним, он старался разобрать слова. Но это был даже не шепот, а последний вздох уходящей жизни. Мрак заволакивал глаза Эдема, он уходил в вечность. Каас бережно положил голову Эдема на пол и закрыл ему глаза. Сняв с себя пальто, он накрыл им голову Эдема. Тут же новая толпа ворвалась в коридор, напомнив об ужасной трансформации так широко задуманного праздника мира.
Каас стиснул руку Эдема.
Он надеялся, что однажды кто-нибудь сделает с ним то же самое, если ему придется умереть в такой же страшной ситуации.
Воин все же достоин лучшей участи.
Он убрал руку Эдема под пальто, поднялся и ушел.
Они увезли тело Эдема в черном пластиковом мешке.
Когда его катили по коридору, тележка пронзительно скрипела, словно протестуя против этой нелепости.
Она видела, как мешок с телом выносили по лестнице Рейхстага.
Но она не знала, что в этом мешке находился он.
Она маялась два часа. Выглядывала в окно, смотрела по телевизору церемонию в Рейхстаге. Затем пришел ЗДР и рассказал ей о случившемся. Она вспомнила мешок с телом и представила, что Эдем тоже мог быть в нем.
Закончив свой рассказ, ЗДР напомнил ей, что она все еще является оперативным работником ЦРУ, и все, что она теперь узнала, должно оставаться в полной тайне.
— Ваша секция в Калифорнии закрывается. В ней больше нет надобности, — закончил ЗДР. — А вас мы переводим на более ответственную работу.
Она ничего не ответила. Работа не казалась ей сейчас чем-то важным и значительным в жизни.
На следующий день Билли Вуд вылетела домой в Калифорнию к поджидавшим ее там адвокатам.
О ее полете с англичанином из Нового Орлеана в Берлин никто никогда не упоминал.
Это, как заявил ей ЗДР, относилось к секретной информации.
Давно рассеялись толпы. Рассосались проблемы уличного движения.
Берлин, в последние годы привыкший к разного рода эксцессам, быстро возвратился к нормальной жизни.
Председатель чувствовал себя несколько неудобно, когда входил в современный, четырехугольный храм. Он никогда не доверял религии, всегда полагая, что судьба человека находится в его собственных руках. Это, в конце концов, являлось фундаментом его коммунистических взглядов. Он улыбнулся про себя. Нечто вроде коммунистической религии.
Ростов стоял на коленях в глубине храма, голова его склонилась в молитве. Председатель прошел по каменному полу вдоль рядов кресел и сел рядом с ним. Он ждал, когда его заместитель кончит молиться. Между тем он осматривал простую малоукрашенную церковь. Бетонный памятник, совсем не то, что он ожидал. Они сидели в нижней части церкви, а над ними располагалась стена алтаря, покрытая фресками с изображениями апокалипсиса, выполненными Георгом Майстерменом. Большинство молящихся и туристов находилось ближе к алтарю, а вокруг царили мир и спокойствие.
Ростов кончил молиться, сел и повернулся к своему начальнику.
— Полагаю, что нам удобнее встретиться сначала здесь, а не в посольстве, — сказал он.
— Я наслаждался прогулкой, — улыбнулся председатель. — Последний раз, когда я был здесь, еще стояла проклятая Стена. Она всегда была ошибкой. Никто не понимал, что мы не сдерживали шпионов, а держали на запоре самих себя. Это делало разведку очень трудным делом. Да, странное ощущение. Просто прогуляться в Западный Берлин. Никакой охраны, ничего. Очень странно.
— Храм этот построен в 1960 году.
— Весьма символично. — Ему вдруг вспомнилось, где он был, когда сооружалась Стена. Многие люди так же помнят, где они были в момент гибели Кеннеди.
— Он возведен в память о тех, кто был убит Гитлером, когда тот пришел к власти в 1933 году, о всех немцах, погибших до 1945 года.
— Еще более символично.
— Это римско-католический храм. Место исповеди.
— И я должен быть вашим духовником?
— Духовник связан клятвой никогда не разглашать то, что он узнает на исповеди.
— Делают ли они из этого выводы?
— Если и делают, то только для себя.
Председатель рассмеялся:
— Тогда из меня выйдет хороший духовник. Слишком любопытен, часто говорила мне мать. Я всегда любил интриги.
— Вы сказали тогда, что я должен вести это дело на свой страх и риск. Что я должен находиться в одиночестве.
— Это приходит вместе с ответственностью. — Ему не было нужды добавлять, что он сам часто находился в одиночестве, рисковал всем для осуществления неявно высказанных указаний своих начальников.
Ростов глубоко вздохнул, собираясь с мыслями. Наконец, обратив лицо к фронтону, он начал:
— Когда-то, теперь уже давно, работая в Вашингтоне, я решил глубже понять своих противников. Поэтому я стал по возможности вести светский образ жизни и со временем познакомился с людьми, работавшими в системе западных разведок. Двое из них, американец и англичанин, стали моими хорошими друзьями. Мы никогда не нарушали границ гражданской лояльности, но часто делились нашими надеждами, нашими представлениями. Обычно за бутылкой скотча, или водки, или «Джек Дэниелс». — Он улыбнулся. — Даже наш стиль выпивки сближал нас.
— А я, к своему стыду, всегда предпочитал их пиво нашему, — в шутку заметил пожилой человек.
Ростов продолжал свой рассказ:
— За эти годы я познал многое. Поскольку я понимал людей, мне было легче ориентироваться в их делах, когда я вернулся в Москву.
— И с тех пор они остались вашими друзьями?
— Трудно сказать. Иногда обменивались рождественскими открытками. Но все эти события заставили еще раз все обдумать. Я не мог понять, зачем американцам или англичанам понадобилось нападать на наших нелегалов. Они любят риск, но они не стремятся к неприятностям. Это не в их духе.
— И когда же вы поняли, что за всем этим кроется?
— Когда допросил Ивану Волкову.
— Шифровальщицу?
— Да. После войны она осталась в Германии. Никогда не хотела возвращаться домой. Влюбилась в немца, военного. Хуже того, в нациста. Чтобы спасти его от депортации, она уничтожила все имевшиеся о нем сведения. Это было легко. Она говорила по-немецки и была ответственной за ведение досье. Они прожили вместе много лет, пока он не умер от рака. И тогда-то она решила вернуться. Но старые связи не были прерваны. Немец ее в свое время был высокопоставленным нацистом, думаю, что одним из руководителей концентрационных лагерей. И, подобно многим таким в Восточной Германии, он сохранял гитлеровские мечты. Одним из его ближайших друзей был Гроб Митцер, промышленник. Через нее и
