— Теперь опустись, — сказала я, когда мы подошли к могиле.
Я легла ниц, чтобы показать брату, что он должен делать. К тому времени он перестал плакать и решил, что я предлагаю ему поиграть в новую игру. Ему показалось, что если он будет достаточно долго меня толкать, то я с радостью скачусь с кургана, так же, как он сам делал незадолго до этого. Прошло немало времени, пока мне удалось успокоить его и настроить на серьезный лад. Но как раз тогда, когда я собралась обратиться к отцу с просьбой простить Гуторма, я услышала стук лошадиных подков о землю и мужской смех. Звуки доносились со стороны леса, но не с западной тропинки, которая вела к домам наших вольнонаемных работников, а с юга. Там охотились братья.
Я быстро поднялась, решив, что это гунны. Наши слуги считали: как только гунны поймут, что оставшихся в живых бургундов хватило для того, чтобы основать новое поселение, они обязательно вернутся и уничтожат нас всех без остатка. И я разделяла эти опасения. Перед тем как покинуть Вормс, мы слышали о том, что Бледа и Аттила, предводители крупного племени, которое напало на нас, призывали гуннов объединиться под их началом, чтобы сокрушить всех врагов. Сама я не видела этих свирепых воинов, потому что нас с матерью спрятали сразу же, как началось нашествие. Люди говорили, что вожди гуннов сильны и неутомимы, как лошади, и не боятся смерти. Я слышала, что Аттила выглядел страшнее Бледы, и в своих снах часто видела человека с расплющенным носом и скудной бородой, в глазах которого плескалась такая злоба, что мужчины вздрагивали, а женщины падали в обморок. Я никогда не думала о том, что обладаю даром провидения, но эти сны казались такими реальными, что, в конце концов, я поверила: придет день, когда я взгляну в глаза этого человека и увижу в них собственное отражение. Поэтому, несмотря на заверения братьев, что гунны слишком заняты, завоевывая страны и империи, чтобы вспомнить об остатках народа, некогда насчитывавшего более сорока тысяч человек, я по-прежнему очень боялась гуннов.
— Отец! — торопливо взмолилась я. — Избавь меня от страха и надели отвагой, которую пристало иметь урожденной бургундке!
Но мужчины подходили все ближе, и мне становилось все страшнее.
У нас не оставалось времени убежать на пастбище, поэтому мы с Гутормом ползком пробрались в укрытие дальнего склона кургана. Когда мужчины вышли на открытое пространство к востоку от нас, мы выскользнули в лес. Там, спрятавшись за деревьями, мы ожидали услышать боевые кличи гуннов. Посмотрев на Гуторма, я обнаружила, что он смешно зажмурил глаза и так плотно прижался щекой к стволу дерева, будто желал слиться с ним. Мне стало стыдно, потому что брат всего лишь подражал мне. Но все же я не сразу смогла покинуть свое укрытие, чтобы взглянуть, что происходит на пастбище.
Наверное, лихорадочное биение моего сердца, всполошенного страхом перед Аттилой, помешало мне раньше догадаться о том, что группа подъехавших людей была слишком мала, чтобы оказаться тем страшным врагом, которого я представила. Наблюдая за тем, как Гуннар спустился с холма, где стоял наш дом, широко раскрыв руки для объятий, я почувствовала, как краснею от стыда за собственную глупость. Один из приехавших был стариком. Второй выглядел молодо. Его волосы оказались длиннее, чем у других спутников, что в землях франков считалось признаком благородного происхождения. Гуннар обнял сначала старца, потом молодого мужчину. Это и был Сигурд.
Я знала, что Гуннар рассердится, если я сразу выйду навстречу гостям, но мне не удалось сдержаться. Я схватила Гуторма за руку, и мы побежали вдоль леса, стараясь не попадаться никому на глаза, затем свернули вдоль восточного края поля, которое работники боронили плугом с запряженным в него волом. Когда мы достигли домов слуг, стоявших в ряд, один за другим, нам стало гораздо проще пробираться вперед, оставаясь незамеченными. Франки принимали приветствия брата как раз возле восточного крыла, у последнего из домов. Именно позади него я и спряталась. Гуторм, конечно же, был рядом со мной.
Я лишь раз посмела выглянуть из укрытия, и когда я заметила, что Сигурд запнулся на полуслове и покраснел, то поняла, что он увидел меня боковым зрением. Меня тоже охватил жар, и я сползла в укромное место, чтобы предаться приятным мыслям. Только Гуторм продолжал выглядывать из-за стены, чем мог выдать наше укрытие. Я схватила его и попыталась затащить обратно, но он узнал Сигурда, и теперь его было не удержать. Я представляла себе, как эта картинка выглядела со стороны: ребенок, выскакивающий из-за дома и отбивающийся от руки, которая тянула его назад. Поэтому, услышав внезапный взрыв смеха, я поняла, что мы обнаружены. Я подождала, пытаясь понять, будет ли ругать меня Гуннар, и, ничего не услышав, медленно вышла из укрытия, придерживая одежду так, чтобы не было заметно, что она порвана.
— Посмотри, сестра, — сказал мне Гуннар. — К нам сегодня приехал твой друг. — Я подняла глаза и встретилась взглядом с Сигурдом. Но Гуннар тут же обнял его за плечи и со смехом развернул в сторону нашего дома.
К тому времени все франки уже спешились, и некоторые слуги побросали свои дела и стали распрягать лошадей. Когда франки отправились в дом, а слуги повели их лошадей, я смогла внимательно рассмотреть прибывших, чтобы понять, кто на этот раз приехал с Сигурдом в наши владения. Конечно, стариком оказался Грипнер, дядя Сигурда, и теперь, успокоившись и снова обретя способность мыслить, я поняла, как странно видеть его здесь. В прошлый раз, когда мы встречались в Вормсе почти год назад, он уже жаловался на то, что стал слишком стар для дальних поездок верхом. А теперь он здесь, в Сабаудии, которая находится гораздо дальше нашего предыдущего поселения. Да и вообще, удивительно, что франки приехали так рано, в самом начале сезона посевов.
Гость, последним вошедший в наш дом, тоже оказался мне знаком. Реган, гном, был советником Сигмунда, отца Сигурда. Грипнер и Реган никогда особо не ладили, и после смерти Сигмунда гном перестал сопровождать глав рода в поездках. Я уже давно не видела Регана и сейчас была совсем не рада его лицезреть. Гномы стары, как само время, и встретиться с ними, особенно если они тебя не любят, — плохой знак. Реган меня вовсе не любил. Он вообще не жаловал всякого, кого считал соперником во влиянии на Сигурда. То, что он приехал вместе с Грипнером, говорило о важности их визита.
Я взяла Гуторма за руку, и мы побежали к домику Марты. Старой Марты не оказалось дома — скорее всего, ее позвали помогать матери по хозяйству, когда увидели подъезжающих франков. Но я знала, она не обидится, если я зайду в ее отсутствие и воспользуюсь нитками, чтобы заштопать дыру на платье. Закончив починку, я повела Гуторма к реке, которая огибала восточную часть наших полей. Там, в тихой заводи, мы искупались. Теперь, снова чистые, в достойном виде, мы вернулись к могиле отца, чтобы закончить дело, начатое чуть раньше.
Гуторм, любивший вздремнуть в середине дня, когда солнце стояло высоко, был сонным и просто слушал, как я молила отца простить шалости брата. Решив, что отец удовлетворен моими молитвами, я стала просить прощения для себя — ведь меня обуревали желания, противоречившие его планам. У меня не было никаких оснований считать, что нынешний визит Сигурда имеет какое-то отношение ко мне, но я всем сердцем надеялась: он приехал, чтобы просить у братьев разрешения жениться на мне. Нам с Сигурдом исполнилось по восемнадцать, — мы как раз достигли возраста для раздумий о браке. Но в тот самый момент, когда я умоляла отца послать мне знак о перемене его решения, я знала наверняка, что мое желание глупо. По пути в Сабаудию отец, уже предчувствовавший свою кончину, ясно дал понять братьям: его единственная дочь должна вступить только в тот брак, который послужит интересам бургундов. Мы уже были в прекрасных отношениях с франками и от брака с ними ничего не могли выиграть. Решение отца не стало для нас сюрпризом, потому что еще в Вормсе, когда речь заходила о моем замужестве, имя Сигурда не звучало ни разу. После смерти отца Гуннар, человек более суровый, чем отец в дурное время, взялся напоминать мне о его желаниях. Брат велел мне не встречаться с Сигурдом наедине, случись тому навестить нас.
Я привела Гуторма к священным дубам, которые росли недалеко от нашего дома, позволила ему прилечь и положить голову себе на колени, пока пела песнь о Бальдре. Я знала ее наизусть, мне нравилось, что я могу петь ее и предаваться грусти и жалости к себе. Бальдру однажды приснилось, что он принял жестокую смерть. Проснувшись утром, он рассказал об этом Фригг, своей матери. Поскольку Бальдру никогда не снились подобные сны, Фригг поняла, что это было предупреждением. Она обошла все живое: луну, солнце и землю, день и ночь, ветер, огонь и воду, дерево и камень, реку и гору, цветы, птиц и зверей, прося всех их поклясться, что они не причинят вреда Бальдру, доброму богу невинности и света. И все живое поклялось этого не делать. Только у одной омелы забыла Фригг попросить это обещание. Однажды она
