Я проснулась на следующее утро, и рука моя по-прежнему была в руке Сунхильды. Она лежала лицом ко мне и тяжело дышала. Пухлая щека так сдавила ее нос, что я могла разглядеть только одну ноздрю. Я почувствовала, что мне не хватает ее взгляда, ее голоса и улыбки, и, высвободив руку, коснулась кончика носа Сунхильды. Она не пошевелилась. Тогда я осторожно потрепала ее за нос. Она прикрыла нос и задвигала челюстью так, будто что-то жевала. Вдруг ее глаза открылись, и на лице появилась та самая улыбка, которую я так хотела видеть. Сунхильда сразу же села, отбросила в сторону одеяла и обняла меня. Она душила меня своим весом. Я засмеялась и оттолкнула ее.
— Ты выздоровела? — воскликнула она.
Я кивнула. Я действительно чувствовала себя здоровой. Сунхильда позвала мать, и та вбежала в спальню, держа на руках ребенка.
— Гудрун стало лучше! — радовалась Сунхильда. — Она меня разбудила! А вчера вечером держала меня за руку.
Черо внимательно рассматривала мое лицо.
— Скажи мне об этом сама, — сказала она мне.
Я открыла рот, но из него послышалось лишь мычание.
— Ты прилагаешь недостаточно усилий, — сказала Черо.
Сунхильда схватила мать за край одежды.
— Нет, она старается! Разве ты не видишь? О, прошу тебя, не будь с ней так сурова! Посмотри, как она пытается преодолеть свою беспомощность! Она лишилась голоса, потому что слишком долго им не пользовалась. Он вернется, когда придет время.
— Может быть, — ответила Черо, задумчиво глядя на меня. — Только сегодня ей нужно выйти в зал и есть за столом, вместе со всеми. Тогда будет результат.
Мне очень хотелось ей угодить, поэтому я тут же попыталась подняться, но оказалось, что ноги мои так же бесполезны, как и голос. Сунхильда встала и взяла меня за руки. Она была сильной девушкой, и в одно мгновение я оказалась на ногах. Но как бы она меня ни тянула, ноги оказывались двигаться. Потом у меня подвернулась лодыжка, и я упала на свою помощницу. Она осторожно опустила меня обратно на ложе. Черо схватила свободной рукой одну из скрученных подстилок и вложила ее между моей спиной и стеной, чтобы я могла сидеть.
— Слишком рано, — воскликнула Сунхильда, и из ее глаз брызнули слезы. — Ты еще вчера сама говорила, что ее не стоит торопить. Пусть она еще некоторое время поест здесь. Я буду приносить Гудрун еду, разминать тело и ноги. Я помогу ей заставить ноги двигаться. Ты увидишь, как быстро она пойдет!
Черо вздохнула. Потом закрыла глаза и неохотно кивнула. Она как раз собралась уходить, когда Сунхильда прошептала:
— Оставь нам ребенка. — Черо, словно защищая девочку, прикрыла ее рукой. — Она не навредит ей, я прослежу. Ты посмотри на Гудрун, она же не сводит с девочки глаз. Она тоскует по ней. Прошу тебя, мама.
Черо глядела то на меня, то на Сунхильду. Потом усадила ребенка на пол передо мной, пригрозив пальцем Сунхильде.
— Если с ребенком Сигурда что-то случится… — Но вздохнула и вышла.
С помощью Сунхильды я усадила девочку к себе на колени. К счастью, она меня не боялась. Я гладила ее тонкие волосы, вдыхала ее аромат. Взгляд девочки упал на цветные нитки, которые Сунхильда и Черо оставили здесь с прошлой ночи. Когда она принялась вертеться, я отпустила ее, и она поползла за желанной добычей.
— Вперед, малышка, — мягко сказала Сунхильда. — Возьми их, если они так тебе нравятся.
Девочка подобрала нитки и поднесла к лицу. Потом поползла к Сунхильде и протянула их ей, чтобы та могла полюбоваться.
— Красивые, — согласилась Сунхильда, — а теперь пусть твоя мама на них поглядит. — И Сунхильда показала на меня. Девочка проследила взглядом направление пальца Сунхильды, поползла ко мне и подняла нитки так близко к моему лицу, что они слились для меня в сплошное пятно. Я прижала девочку к себе. Я целовала ее голову, нос, глаза, губы. Ребенок Сигурда. Я целовала ее уши и шею. И в улыбке, появившейся на ее лице, я увидела его, Сигурда. Он тоже улыбался. Внезапно я поняла, что Сигурда больше нет, и Гуторма тоже. Они оба умерли, и это произошло так, как я видела в своем сне. Я передала ребенка Сунхильде и заплакала. Мое дитя появилось на свет, а я даже не знала об этом. Слезы текли без остановки. Они катились по лицу и стекали мне на рубаху.
Вошла Черо. Увидев меня, она отставила в сторону тарелку с едой, которую держала в руках, и бросилась ко мне, чтобы обнять.
— Плачь, сколько хочешь, — прошептала она.
Поверх ее плеча я заметила, как возле входа появился Грипнер и прищурился. Посмотрев на меня, он ободрительно кивнул. Глазами, затуманившимися от слез, я отыскала Сунхильду. Она тоже плакала. Когда Черо меня отпустила, Сунхильда заняла мое место. Все это время Грипнер стоял возле входа, кивая и сочувственно улыбаясь. Так и повелось. С этого момента началось мое исцеление.
Отныне, когда бы я ни плакала, а это случалось часто, рядом всегда кто-то находился, чтобы утешить меня. Черо больше не пыталась казаться строгой, вернее, строже, чем она была на самом деле. Разговаривала она со мной ласково, посоветовав представить горе как стаю птиц, которая вот-вот поднимется на крыло и улетит навсегда. Даже дитя, которое все больше и больше времени проводило рядом со мной, играя, научилось обнимать меня, когда я начинала лить слезы. Подражая Сунхильде и Черо, она гладила меня по спине своей маленькой ручкой и покачивалась вместе со мной, спрятав личико у меня на груди. Только Грипнер никогда меня не обнимал, но часто подходил, чтобы постоять рядом, иногда возложив свою узловатую ладонь мне на голову.
Все время, когда я не оплакивала Сигурда и Гуторма, я проводила с Сунхильдой. Она заставляла меня двигать руками и ногами, подолгу и в разных направлениях. И как бы я ни отчаивалась, она оставалась весела и уверена в том, что я скоро встану на ноги. Если мои успехи и не оправдывали ее ожиданий, она ничем не давала мне этого понять. Сунхильда была само терпение. Казалось, что, кроме благополучия моего и ребенка, ее ничто не заботило, и я не могла надивиться самоотверженности и самопожертвованию, безграничным и искренним. Я часто обещала себе, что, как только вернутся силы, стану достойной ее ученицей.
Вечерами я вышивала на длинном неокрашенном куске ткани. Это Черо попросила, чтобы я поведала таким образом собственную историю, вплоть до смерти Сигурда и Гуторма. Вначале сердце мое не лежало к этому делу, потому что я не слишком хорошо умела выводить узоры нитью. К тому же мне показалось скучным вышивать крохотные фигурки так, как мне показала Черо. А ведь я и представить себе не могла, как стану изображать тела дорогих мне людей, охваченные пламенем погребального костра. Я так медленно вышивала, что финальный рисунок отодвигался на неопределенное время. Но я не смела даже подумать о том, чтобы разочаровать Черо после всего, что она сделала для меня, поэтому мои непослушные пальцы покорно старались выполнить свою работу.
Для того чтобы изобразить отобранные мною события, я разграничила кусок ткани на квадраты, каждый шириною с мою ладонь. Это дало мне сто квадратов, по двадцать пять в четыре ряда по всей ширине отреза. И в каждом квадрате я вышивала события так, как они мне представлялись. Сначала я изобразила своих предков, которые покинули северные земли и переправились через великую реку в поисках плодородных мест. Я воспроизвела, как они обрабатывали землю, строили, молились, собирались вокруг своих очагов, чтобы поднять питьевые рога за богов и поделиться друг с другом мечтами о богатом и мирном будущем. Затем я показала римлян, которые напали на них и многих взяли в плен, чтобы сделать рабами или солдатами. Изобразила оставшихся в живых бургундов, которые строили новый дом в Вормсе и обращались к Гундахару, своему королю, брату моего отца, за защитой и утешением.
Чтобы вышить все это и многое другое, мне понадобилось двадцать квадратов и вдвое больше вечеров. Закончив эту часть своей работы, я почувствовала, как со мной произошло что-то странное. Пальцы мои пересказывали те истории, что я слышала из уст отца, братьев и наших работников. Я всегда внимала им с интересом и сочувствием, но только теперь, размышляя над каждым из этих событий во время работы, я поняла, что они непонятным образом стали для меня реальными. Как будто взяв в руки ткань, которая перестала быть бесцветной, я превращалась сразу в двух человек. Пока один из них вышивал, без
