– Только врожденная скромность не позволяла мне делать это в полной мере. Сейчас признаюсь вам, что действительно вижу перед собой обделенную некоторым образом особу.
– И?..
– И я все же не припомню, чтобы я вам аванс свой отдавал.
Вера Андреевна смеется, застенчиво прикрывая рот с кривыми зубами.
– Экий вы непонятливый. Не аванс, а авансы. Вы мне обещали, что пригласите меня после Нового года на бенале.
Меня начинает дико колбасить от этого тупизма. Я реально выпадаю.
– Куда?! На биеннале? — Меня прорывает, и я прусь откровенным утробным хохотом/смехом. — Никуда я вас не приглашу. Никогда! Ни на биеннале, ни тем более на ебинале!
Чувиха реально меняется в лице. И без того безобразное, оно на глазах превращается в маску Бабы-яги, сделавшей пластику у неудачливого хирурга.
– Что ты сказал, скотина? — кричит она мне в лицо, и я улавливаю неприятный запах ее криво накрашенного рта и все такое.
– Я сказал, что в мире примерно шесть с половиной миллиардов человек. Из них больше половины — бабы. Откинем старух, детей и умственно отсталых. По крайней мере останется один миллиард баб, с которыми можно переспать. Неужели ты думаешь, что среди такого обилия телок я буду заниматься с тобой ебинале? Ты — последняя в этом списке, после старух и больных на голову.
– Сволочь! Какая же ты сволочь! — Ноздри ее веснушчатого носа раздуваются так, что я удивляюсь, как они не лопаются наподобие воздушных шаров. — Мне говорили про тебя, что ты непрошибаемый, что ты железнолобый дебил. Ты урод, пластиковый чурбан! Все мужики сволочи, но ты хуже всех!
– Лучше быть пластиковым чурбаном, чем резиновой куклой, от которой тянет блевать!
– Собирай свое трихомудье и убирайся отсюда! Ты здесь больше не работаешь! Иди в отдел кадров и пиши заявление!
Сказав на прощанье что-то типа: «Да пошли вы все…», я разворачиваюсь и топаю к проходной. Идти сейчас в отдел кадров мне абсолютно не хочется.
Через три часа, проведенных дома после разговора с Кондрашовой, я четко ощущаю, что мне просто необходимо выпить. То, что произошло на складе, должно было произойти. Я рад, что наконец решился на поступок. Давно пора было что-то менять в своей жизни. Весь этот перманентный заплыв по течению в общем потоке меня реально убивает как личность. Но сейчас мне хочется залить мозги алкоголем так, чтобы смыть с них налет обыденности и плесень застоя.
Я беру записную книжку и обзваниваю знакомых. На букве «Ж» я слышу радостное: «Да, чувак, дома. Подгребай скорее». Женька, с которым я не виделся года три, смеется в трубку счастливым смехом. Реально понимая, что это не от радости, вызванной моим звонком, я интересуюсь о причине безудержного веселья.
– Да жену у меня «скорая» увезла, — пытаясь заразить и меня хорошим настроением, он ржет еще громче.
– Понимаю, чувак. Это событие, несомненно, стоит отметить.
– Да, конечно! Подгребай немедленно!
Я спускаюсь из подъезда и иду в магазин за водкой. По дороге анализирую недавний разговор с Евгением. Четыре года они женаты. Никогда он вроде не жаловался. Чего это вдруг он так обрадован болезнью жены? «Чужая душа — потемки, — говорю я себе, заходя в его подъезд. — Видимо, семейная жизнь по определению не приносит радости и спокойствия. Любовь — это всего лишь фейк! Традиционные формы человеческих взаимоотношений между бабой и мужиком, именуемые браком, все эти хреновые на ощупь отношения, наверное, и на хер никому не нужны».
Я вдавливаюсь пальцем в кнопку звонка. Радостная музыкальная трель слышится по ту сторону двери. Шаги стремительно идущего человека обрываются, и щелкает задвижка замка. На пороге возникает фигура, с лицом счастливейшего из смертных чувака.
– Привет, поближе! Проходи скорее.
Я жму его руку, раздеваюсь/разуваюсь и, переполненный непонятками, проползаю на кухню. На кухонном столе уже стоят нарезка колбасы, хлеб, помидоры, стаканы и пепельница, искусно изготовленная из алюминиевой пивной банки. Я дополняю композицию принесенной бутылкой и усаживаюсь у стола. Женька радостно суетится вокруг меня:
– Молодец, что пришел! Рад тебя видеть, старик!
– Я тоже безмерно счастлив. Предлагаю выпить за твою радость.
– Ага, — соглашается он и смеется. — Полагается вспрыснуть. Я четыре года ждал этого события.
– Ты уже сразу после свадьбы ждал, чтобы твоя молодая жена… того?
– Вот чудак, конечно! — соглашается он. — Ты разве этого не хочешь?
Я копаюсь в себе. Хочу ли я, что бы мою бывшую жену увезли на «скорой помощи»? Какое теперь это имеет значение, когда мы не вместе? Да и тогда… чтобы желать ей недуга или даже смерти? Нет!
– Нет, Женька, — озвучиваю я свои мысли вслух. — Извини, брат, но я бы не тащился от подобной радости.
Женька с искренним сожалением смотрит на меня:
– Зря, старик. Ты слишком эгоистичен, чтобы понять, что это — самое главное в жизни.
Я смотрю на него и не врубаюсь. Я всегда видел в нем беззлобного, благодушного человека. Откуда в Женьке стало столько цинизма и садистской жестокости? Мысль, пришедшая в голову вдруг, окатывает меня холодной водой, так что потеют даже кончики пальцев.
– Женька, уж не сам ли ты ее?.. Не своими ли руками сотворил такое?
– Ну, ты и вопросы задаешь?! — удивляется и смеется одновременно Женька. — А кто же, чувак? Конечно я. Не скажу, что руками, но и мы не пальцем деланные. Кое-что умеем в этих вопросах.
Я наливаю в стакан и глотаю водку, не ощущая вкуса. Женька тоже наливает сам и выпивает.
– У нас самообслуживание? — интересуется он.
– Типа того. А когда ее, жену-то, забрали?
– Два дня назад.
– Что врачи говорят? Когда она… того?
– Не сегодня-завтра, старик. Боже, как я рад! Я просто счастлив!
Я молча наливаю водку. На сей раз нам обоим. Мы чокаемся и пьем без тоста. Рой неразрешимых вопросов одолевает меня. Мне хочется узнать больше об этом человеке, которого я, оказывается, совершенно не знал.
– И что ты чувствовал, когда совершал/делал это?
– «Скорую» вызывал!
– Нет,
– А-а-а, это… Ну, что чувствовал? Кайф, что ж еще?
– Ты реально чувствовал кайф, когда делал это с человеком, с которым прожил несколько лет? — Мои вопросы звучат уже без истерики, ровно/спокойно.
– Серый, я тебя не понимаю, — теперь не врубается Женька. — Ты что, никогда не делал ничего подобного?
– Представь себе. Не доводилось. Хотя был у меня эпизод в молодости. Меня доставал тогда один мудак. Ну, я его как-то тупо подстерег и так типа приласкал!..
Женька впадает в глубокую задумчивость.
– Ты чего? — удивляюсь я произошедшим с ним переменам.
– Век живи — век учись.
– Ты к чему это? — не врубаюсь я.
– Удивил ты меня. С мужиками.
Я реально не вписываюсь в ситуевину и перевожу тему:
– Что мы все про меня да про меня? Давай уже рассказывай, как ты сподобился на это.
Глаза приятеля светлеют. Мелкая сетка задумчивых морщинок возле его глаз разглаживается, и он
