она. — Я думаю, это связано с похоронами моей матери, но мне казалось, вы все обговорили с моим отцом.
— Да, он был здесь вчера. Есть один вопрос, который я хотел с ним обсудить, но не стал. Решил, что, может, лучше обговорить это с вами.
Мод подняла брови, но ничего не сказала.
Произнести это было нелегко — никакие завуалированные выражения или осторожные эвфемизмы, чтобы ослабить потрясение, тут не подходили.
— Ваша мать сказала мне, что хотела бы, чтобы ее кремировали.
Мод посмотрела на урну Коулманов, разглядывая ее так, будто увидела впервые.
— Я знаю. Она всегда боялась быть похороненной заживо.
— Тогда, может быть, вы скажете вашему отцу то, что она говорила вам.
— Почему вы сами не сказали ему об этом вчера?
Я помедлил.
— Она высказывалась об этом только неофициально — она не оставляла завещания и не говорила мужу. С моей стороны было бы бестактно сообщать ему об этом.
Мод поджала губы.
— Папочка уже знает, что она хотела быть кремированной. Они спорили на эту тему. Он считает, мы должны сделать так, как это принято в обществе…
— Он не согласится на кремацию, несмотря на то что знает, как отчаянно его жена этого желала?
— Он сделает то, что будет выглядеть наилучшим образом. — Мод помолчала немного. — Он ее потерял, а теперь вернул и, конечно, захочет сохранить.
— То, что люди делают со своими умершими, скорее отражает их собственные представления, чем представления их ушедших близких, — сказал я. — Как вы считаете, эти ангелы и урны имеют какое-нибудь значение для мертвых? Мужчина должен быть начисто лишен эгоизма, чтобы сделать так, как хочет его жена, без учета собственных или общественных желаний и вкусов. Я надеялся, что ваш отец именно такой человек.
— Но если для мертвых все эти памятники не значат ровным счетом ничего, то разве имеет для них хоть какое-нибудь значение то, что мы с ними делаем? — возразила Мод. — Если им все равно, то не должны ли мы делать то, что важно для нас? Ведь здесь в конечном счете остаемся мы? Я часто думала, что на самом деле это место предназначено для живых, а не для мертвых. Мы украшаем могилу, чтобы она напоминала нам об умерших и о наших воспоминаниях.
— Значит, урна на вашей семейной могиле будет напоминать вам о вашей матери — о том, кем она была, чего хотела?
— Нет, в ней нет ничего, что напоминало бы о маме, — признала Мод. — Если бы моя мать сама выбирала себе памятник на могилу, то она выбрала бы статую миссис Панкхерст и чтобы под ее именем было написано: «Голоса женщинам».
Я покачал головой.
— Если бы ваша мать сама выбирала себе памятник на могилу, то не было бы никаких статуй или слов. Она бы выбрала клумбу диких цветов.
Мод нахмурилась.
— Но ведь мамочка мертва. Ее нет. Она не может выбирать себе могилу.
Необыкновенная юная леди — не многие смогли бы глазом не моргнув сказать такое.
— А если она мертва, — продолжила Мод, — то ей все равно, что станет с ее телом. Заживо ее не похоронят — это мы знаем. Это нам не все равно, и в первую очередь моему отцу. Он представляет всех нас, и он должен решать, как поступить лучше всего.
Я наклонился и смахнул паука с могилы Уотерхаусов. Я знал, что с моей стороны несправедливо предъявлять ей какие-либо требования, ведь ей всего тринадцать лет и она только что потеряла мать. Но ради памяти Китти я должен был это сделать.
— Все, о чем я прошу вас, мисс Коулман, — сказал я мягко, — это напомнить вашему отцу о том, о чем знаете вы, о том, что уже известно ему, — о желании вашей матери. Конечно, последнее слово остается за ним.
Мод кивнула и повернулась, собираясь уходить.
— Мод, — сказал я.
— Да?
— Есть кое-что еще.
Она на секунду закрыла глаза — потом посмотрела на меня.
— Похороны вашей матери… — Я оборвал себя на полуслове. Я не мог ей об этом сказать — это было бы нарушением моего профессионального долга, и я мог потерять работу, скажи я ей хоть что-то. Но мне хотелось каким-то образом предостеречь ее. — Вам лучше поговорить с отцом как можно раньше.
— Хорошо.
— Дело неотложное. Может быть, более неотложное, чем вы себе это представляете.
— Я поговорю с ним сегодня. — Мод повернулась и быстро зашагала по дорожке, ведущей к выходу.
Я постоял еще немного, разглядывая могилу Коулманов. Трудно было представить себе, что Китти будет похоронена здесь. Я едва сдерживал смех при виде этой нелепой урны.
Ричард Коулман
Она зашла ко мне в кабинет, когда я перебирал бумаги. Я взглянул на нее.
— В чем дело, Мод?
Мод глубоко вздохнула — она явно очень нервничала.
— Мамочка сказала мне как-то раз, что хочет, чтобы ее кремировали, а прах развеяли по ветру.
Я опустил взгляд на свои руки. На манжете рубашки у меня было чернильное пятно.
— Твоя мать говорила много чего такого, что так никогда и не случилось. Как-то раз она сказала, что хочет иметь четырех детей. Ты здесь нигде не видишь братьев или сестер? Иногда наши слова и наши действия не совпадают.
— Но…
— Хватит, Мод. Давай прекратим разговор на эту тему.
Мод вздрогнула. Я говорил с ней резче, чем того хотел. В последние дни мне трудно контролировать свой тон.
— Извини, папочка, — прошептала она. — Я только думала о мамочке. Я не хотела тебя расстраивать.
— Ты меня не расстроила. — Я с такой силой надавил на перо, что оно вдруг сломалось. — Черт! — Я бросил ручку.
Мод выскользнула из комнаты, не сказав больше ни слова.
Чем скорее закончится эта неделя, тем лучше.
Лавиния Уотерхаус
Куплено у «Джейса» на Риджент-стрит, 22 июня 1908 года:
1. Одно черное платье из плотного шелка для меня — на похороны и на воскресенья; мое старое шерстяное платье остается на каждый день. Там было еще более миленькое шелковое платье с крепом вокруг шеи, но слишком уж дорогое.
2. Одно черное бомбазиновое платье для мамы. Оно выглядит так дешево и броско, что я пыталась
