сада. Повсюду чернели воронки от взрывов.
— Товарищ старший лейтенант! — возник из темноты ротный писарь Валентин Матвеев. — Там домик есть…
Домик, обнаруженный вездесущим Матвеевым, принадлежавший, очевидно, до войны садовой бригаде, оказался вместительным да еще с пристройками.
— Не было счастья, да несчастье помогло, — добродушно заметил Гатажокову его заместитель лейтенант Махортов.
Комроты промолчал. Близкое соседство гитлеровцев его беспокоило.
— Выстави охрану, людьми займись, а я донесение составлю.
Валя Матвеев, который исполнял в роте обязанности и посыльного, и адъютанта, растолкал среди ночи Сергея.
— Гатажоков вызывает, срочно!
Сергей еле разогнул затекшие ноги, встал, смачно зевнул, зябко передернул плечами. Повесив автомат на плечо, осторожно переступил через спящих товарищей. В домике, куда они вошли, стоял густой храп, было душно от дыхания десятков людей, спящих вповалку, от просыхающих шинелей и тулупов. Две шинели были распяты на окнах для светомаскировки. Офицеры сидели на лавке в простенке: лейтенант светил фонариком, ротный водил по карте пальцем. Ребята вскинули ладони к шапкам, доложили.
— Подходи, сержант, — пригласил Гатажоков, продолжая рассуждать вслух. — Из этой деревни стреляли, называется Красная Поляна. Красивое название, да? Приказано разведать, сколько стволов, где стоят? «Языка» бы взять, хорошо бы — унтера. Есть данные, что жители этой деревни нас очень ждут, даже оружие имеют, готовятся поддержать…
— Можно мне пойти? — качнулся Валентин от дверного косяка.
— Разведчиков много, писарь один, — отрезал Гатажоков.
— Я бы взял, — заметил лейтенант. — Давно просится…
У них с лейтенантом была давняя дружба. Не раз вместе в разведку ходили. Когда Матвеева ранило и его хотели отправить в тыл, лейтенант упросил, чтобы оставили. Валентина выручил почерк: в роте не было писаря.
Лейтенант взял в этот раз на задание кроме Сергея и Валентина ротного силача Сашу Серебрякова, ворчливого, но опытного Рыбова и Ладыгина, в прошлом лихого ленинградского таксиста и футбольного болельщика.
— Сдать личные вещи старшине, — напомнил ребятам лейтенант.
Всякий раз, уходя на задание, бойцы оставляли старшине свое имущество. Что за богатство носит за спиной солдат? Кружку, ложку, пару сухих портянок, письма из дому, фотографии. Но вот эти немудреные пожитки исчезли под сырым коробящимся брезентом повозки и ребята притихли.
— Как на санобработку, — заметил Ладыгин.
Все требовалось сдать: награды, документы, часы, даже нательную запаянную гильзу с домашним адресом.
— Хорошо Сереге, — заметил Рыбов, перехватывая бечевкой толстую пачку фотографий, — сирот не оставит.
— Да, мне хорошо, — вздохнул тот в темноте, влезая в маскхалат.
Рыбов сконфуженно умолк. В роте было известно, что комсорг Серега Борисов — детдомовец. Отец его погиб в гражданскую, мать умерла от тифа. Мальчишкой он долго скитался, пока фронтовой товарищ отца не отыскал его и не забрал к себе.
Забрав у разведчиков личные вещи, старшина молча выложил на брезент каждому по плитке шоколада, пачке галет и одну на всех флягу спирта. Саше Серебрякову — положенные из-за роста и веса — две порции шоколада и галет.
— Не обложи старшина жеребца, — назидательно заметил Ладыгин, пряча свою порцию, — не было бы такого перерасхода.
Старшина, огорченный вечерним происшествием, не ответил на солдатскую подначку. Он деловито обошел повозку, по-хозяйски одернул края брезента. На брезент, не переставая, падали сырые комья снега.
— Ну и погодка, — ни к кому не обращаясь, проговорил старшина.
— Как по заказу, — в тон ему ответил Рыбов.
Разведчики были рады сырому и густому снегопаду. Снарядившись, они потянулись гуськом через сад к оврагу.
— Ни пуха! — буркнул им вслед старшина.
Через мгновение белая пелена скрыла разведчиков.
Сергею из-за малого роста приходилось ходить замыкающим. Кроме того, стрелял метче других, что для бойца прикрытия немаловажно. Он мягко вступал в след, оставленный в мокром снегу товарищами. Руки привычно лежали на автомате, лезвие ножа, спрятанного за голенище сапога, холодило ногу.
В разведчики он попал не сразу. Срочную, начиная с тридцать девятого, служил в танковых войсках. Поэтому летом сорок первого сразу попал на боевую машину механиком-водителем. Под Старой Руссой был ранен в голову, горел. После этого не выносил тесных, закрытых помещений. Попросился в разведку. Гатажоков принял его хорошо: «У нас воздух всегда свежий, как в горах, почти санаторный. Скоро совсем здоровый будешь».
Глубокий овраг с торчащей из-под снега жесткой прошлогодней травой тянулся к самому саду, а у околицы делал крутой изгиб и полого выходил к пустым огородам с сиротливыми стожками сена. Разведчики добрались до поворота, и лейтенант поднял руку. Тишина стояла в степи. Бесшумно падал снег. Кое-где чернели оттаивающие днем взгорки. Остро попахивало оживающей землей.
— Ранняя весна нынче будет, — прошептал Рыбов.
Лейтенант тут же дернул его за рукав маскхалата.
Первым из укрытия тихонько выскользнул Валя Матвеев. Такой был уговор. Остальные терпеливо ждали, взглядываясь до оранжевых «мух» в белую колеблющуюся завесу нескончаемого снежного потока. Сергей прикрыл глаза: ловил звуки на слух. За полтора года он притерпелся к новой службе. Постепенно освободился от страха, который поначалу испытывал от своей внешней незащищенности. В танке человек прикрыт броней, а здесь, в поле, вся надежда на себя, на свои руки, силу, сметку, увертливость. Первый раз шел за «языком» — боялся опозориться, вдруг не справится. Даже под ложечкой сосало, как в детстве, когда бегал по уцелевшему бревну на сгоревшей крыше колхозного амбара. Это считалось у деревенской пацанвы шиком.
В животах холодело, а бегали.
Из снежной пелены донесся условный свист. Это возвратился Валя Матвеев. Залепленный снегом, похожий на Деда Мороза, смахнул водяные капли с бровей и зашептал на ухо лейтенанту: «Три гаубицы, склад, часовой у склада, второй — у пожарки, метров двести-триста между ними».
Лейтенант кивнул головой и подал знак двигаться. Шли огородами, время от времени останавливались, маскируясь у редких копен прибитой дождями и снегом соломы, у почерневших бугорков кукурузных и подсолнечных стеблей. Впереди темнела крытая коновязь. Мощно, утробно всхрапывали сытые битюги.
Валентин юркнул к длинной приземистой хате, присел, заглянул в оконце. В этот миг в ночной тишине очень четко звякнула дверная щеколда. Валентин замер под окном. В дверях показался гитлеровец в исподнем, шинель внакидку. Прямо с порога сделал свое дело и исчез в темных сенях.
Вернулся Валя Матвеев.
— Надо бы взять, — шепнул ему Ладыгин.
— Ездовой, подумаешь, — в голосе Валентина слышалось пренебрежение. — Конским потом за версту разит.
Двинулись дальше. Тихо в селе. Крыши в снежных папахах. Кое-где слабо вьется дымок из печных труб. Вышли к складу, притаились. Слышны размеренные чавкающие звуки. Часовой дошагал до края протоптанной в снегу тропинки, повернул, возвращается. Руки на автомате, рогатая каска, бляха на груди — эсэсовец.
