просто тосковала о чем-то несбывшемся, прошедшем мимо.
…Голова была тяжелая, свинцом налитая, во рту пересохло. Олег встал, направился в кухню, чтобы выпить стакан минеральной. На террасе столкнулся лоб в лоб с Брусничкиным. Вид у Леонида Викторовича был какой-то жалкий, растерянный.
- Что не спится? - спросил Олег первое, что пришло на ум.
- Хотел выйти, но там собака на крыльце лежит и рычит. - Слова свои он дополнил жестом.
- Должно быть, отец спустил его, - сказал Олег, зевая. - Пойдем, он не тронет.
Во дворе было свежо и сыро. Темно-серое небо без звезд не предвещало ясной погоды. Здоровенный мохнатый Дон нехотя встал с крыльца, отошел к калитке и лег, загородив своей глыбой выход на улицу. Брусничкин уныло взглянул на собаку и спросил:
- А моя машина? Ариадна, должно быть, в машине спит?
- Она уехала. Еще вечером, пожалуй засветло.
- Одна? - почему-то настороженно спросил Брусничкин.
- Возможно. Впрочем, я не обратил внимания.
- А Павел Павлович с ней уехал?
- Нет, он с Орловыми.
- Как так, почему? - В голосе Брусничкина звучали раздражение и тревога.
- Не знаю, - нехотя буркнул Олег.
Брусничкин был явно возмущен и растерян.
- Черт знает что! Почему меня не разбудила?
- Должно быть, пожалела тревожить сладкий сон, проявила заботу, - с едва скрытой иронией ответил Олег, но чувствительный к определенной теме Брусничкин понял иронию и продолжал вслух возмущаться:
- Позаботилась… Только о ком? - И, махнув рукой, удалился в глубь сада, спросив из темноты: - Так он меня не тронет?
Олег не ответил. Он ушел на кухню и, не найдя там воды, утолил жажду пивом. Тотчас же появился на кухне и Брусничкин. Извиняющимся тоном проговорил:
- Я, кажется, вчера перебрал - голова трещит, а во рту как в свинарнике. Хорошо бы дезинфекцию произвести. - Влажные глаза его скользнули по бутылкам пива.
Олег налил ему стакан. Брусничкин выпил залпом и наполнил еще стакан, но пить сразу не стал. Закусил малосольным огурцом. И заговорил дружелюбно, со вздохом, и вздох этот означал раскаяние и примирение:
- У вас симпатичная сестра. Умница. Она кто, врач? - Олег кивнул, и Брусничкин, выпив еще стакан пива, продолжал: - А муж ее, кем он вам доводится - свояк, если не ошибаюсь, - человек видный и, знаете, большой эрудит.
- Я бы не сказал, - выпалил как-то машинально Олег и пожалел. На всякий случай прибавил: - Эрудит-дилетант.
- Это ничего не значит. В конце концов мы все дилетанты. В наш век энциклопедистов нет и быть не может.
Уловив в его словах лицемерие, Олег еще раз, теперь уже демонстративно, зевнул и, делая усилие над собой, сказал:
- Пиво на сон клонит. Еще часа три можно подремать.
Брусничкин взглянул на две еще не откупоренные бутылки пива, сказал, изображая на лице растерянность:
- А я еще посижу. Я выспался. Посижу до рассвета - и на электричку.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
В части подполковника Шпакова с утра ждали генерала Думчева. Накануне его приезда Шпаков - бритоголовый, полный, на вид даже рыхловатый, и добродушный - обошел подразделения и службы, все дотошно проверил и просмотрел и остался доволен. Везде нашел он полный порядок, все сверкало строгой праздничной чистотой. Только на одном агрегате не хватало щитка-указателя. Собственно, щиток приготовили, оставалось только прикрепить его к металлической стенке.
- Это мы мигом, товарищ подполковник, - пообещал старший лейтенант Геннадий Федоров и, весело сверкнув черными озорными глазами, молодцевато прищелкнул каблуком. В части Федоров слыл лихим офицером, для которого все нипочем и нет для него ничего невозможного и даже запретного. 'Стоит только захотеть, и все будет в аккурат', - любил он щегольнуть этой фразой и считал ее своим девизом. Смекалистый и находчивый, Федоров верил в свое везение, как в божий дар, и полагал, что сама природа предназначила ему большое будущее, в которое он мчался очертя голову. Его необузданная самоуверенность всегда граничила с риском, часто безрассудным, но и тут он придумал для себя формулу: 'Без риска не бывает удачи, риск - благородное дело'.
Как бы то ни было, а Федорову везло: он быстро и легко продвигался по службе, благодаря не столько своему характеру, сколько природному уму, сообразительности и особому пристрастию к технике. В технике он хорошо разбирался, тут он умел проявить себя с блеском, как говорится, показать товар лицом Его отмечали, поощряли. Самовлюбленный и заносчивый, Федоров задирал нос, после каждого поощрения ходил этаким гоголем, ног под собой не чуя. И тогда в него вселялся какой-то бесенок, лукавый, озорной о коварный, кружил ему голову дурным хмелем и толкал совершить что-нибудь такое, что не дозволено другим. Бесенок этот шептал ему: 'Ну давай, давай, покажи, что тебе это раз плюнуть. Ты ж Федоров'. И Федоров 'показывал': выкидывал такие коленца, за которые с него строго взыскивали - его наказывали. Но, как это ни странно, и поощрения и наказания он принимал как должное, как совершенно естественное и даже необходимое. 'Одно другому не мешает. Не ошибается тот, кто не рискует. А риск - благородное дело, следовательно, и сопутствующие риску ошибки тоже дело благородное', - шутя, оправдывался он и продолжал no-прежнему держаться своих принципов, усвоенных им еще в школе.
После окончания школы он поступил в высшее военное училище и уже на последнем курсе мысленно начал готовить себя в военную академию. Училище окончил успешно, но был случай, когда его едва не отчислили за недисциплинированность. Одно дело школа, другое - военная служба с четким регламентом и дисциплиной. В школе учителя называли Геннадия Федорова анархистом, в военном училище его окрестили партизаном. И эти юношеские 'анархизм' и 'партизанщину' он сохранил в себе в несколько измененном виде, надев офицерские погоны. Внешне симпатичный - крутые черные брови, черные глаза и бледное лицо, - стройный и рослый, он имел к тому же общительный и веселый характер, что позволяло ему быстро сходиться с людьми. Правда, не всем нравилась его самоуверенность, граничащая с высокомерием и заносчивостью, однако эрудиция, хотя и поверхностная, показная, но густо приправленная апломбом, несколько смягчала дурные черты характера и вызывала снисхождение. Словом, и в хорошем и в плохом он всегда оставался на виду.
Федоров был начальником младшего сержанта Игоря Остапова. По характеру это были две крайние противоположности, что, впрочем, не мешало им симпатизировать друг другу. Сам недисциплинированный, Федоров ценил в Остапове неукоснительную четкость, дисциплинированность и выдержку, и если не отличное, то, во всяком случае, хорошее знание техники. Остапов же видел в своем командире прежде всего искусного техника, прекрасно разбирающегося в сложной аппаратуре.
- Остапов, - позвал Федоров Игоря, как только подполковник Шпаков ушел, - эту штуковину нужно приделать вот сюда. Понял? - И подал Игорю металлический щиток-указатель.
- Не совсем, товарищ старший лейтенант, - как всегда спокойно, ответил Остапов, и большие серые глаза его излучали тихую, едва уловимую улыбку.
