умом и твердым характером. Она казнила себя и считала, что она виновата в смерти мужа. Не пойди она в магазин и в аптеку, не оставь больного одного в квартире - и можно было бы предотвратить трагический исход: вовремя сделать укол, массаж сердца, да мало ли что. Александра Васильевна изводила себя самобичеванием. Она уходила в кабинет мужа, бросалась на диван, на котором скончался Глеб Трофимович, и рыдала так, как когда-то на фронте, когда узнала, что ее сын Коля схвачен немцами. Ее пытались успокоить, увещевать - ничего не помогало. Тогда Лена, посоветовавшись с Варварой Трофимовной, дала ей таблетку снотворного. Александра Васильевна успокоилась и вскоре уснула. Женщины, собравшись в комнате Лены, тихо и бессвязно разговаривали. Вид у всех был усталый, удрученный, скорбный. Ждали Святослава, Колю, Олега и Думчева, которые оставались в кафе. Никто не зная; зайдут ли они сюда, как предполагали. Ждали час, полтора - мужчин не было.
- Может, они пошли по домам? - предположила Варвара Трофимовна.
- Папа, наверно, домой зашел, - решила Галя.
- А правда. Вы все устали. Галинка с дороги, Валя и тетя Варя тоже не спали всю ночь. Идите-ка вы отдыхать, - предложила Лена. - А я с мамой останусь. Правда. Ну что вы будете мучить себя.
Валя и Галя послушались ее совета - уехали домой, - Варвара Трофимовна осталась. А примерно через полчаса пришли Святослав и Коля. Они последними уходили из кафе.
- А где Олег? - сразу спросила Варвара Трофимовна.
- Он неважно себя почувствовал, глотал валидол и уехал домой, - ответил Коля. - А что с мамой?
- Она уснула. Вы постарайтесь не тревожить ее, пусть отоспится, - сказала Варвара Трофимовна обеспокоенно. То, что Олег прибегнул к валидолу, ее встревожило. Она знала его впечатлительный характер, его глубокую нежную привязанность к усопшему и опасалась за его состояние. И потому поспешила домой.
- А где Галя? - спросил Святослав Лену, как бы давая понять, что не жена его интересует, а дочь.
- Они были здесь и перед вашим приходом уехали домой, - ответила Лена и после паузы сочла нужным добавить: - Валя решила, что ты сюда сегодня не зайдешь.
- Так решила она, - ледяным тоном сказал Святослав. - А я решил наоборот: туда сегодня не заходить. Я останусь ночевать здесь.
В его словах звучало неукротимое безрассудство. Лена сочувствовала брату в его семейной неурядице и даже потворствовала ему. Спросила:
- Где тебе постелить?
- В кабинете отца.
Коля тоже изъявил желание остаться ночевать в квартире отчима, но Лена учтиво и решительно отговорила его от такого намерения, и он, выпив рюмку водки, уехал к себе домой, усталый и хмельной.
Святослав вошел в кабинет отца. Здесь все было без изменений, как и год тому назад. На стене висела знаменитая фотография - Сталин и Жуков на трибуне Мавзолея во время исторического Парада Победы 1945 года. На отдельной подставке в углу у письменного стола уникальная фарфоровая скульптура работы Бориса Едунова - Сталин и Василевский за оперативной картой. А на столе - толстая книга Г. К. Жукова 'Воспоминания и размышления'. Святослав машинально открыл титульный лист и в который раз прочитал знакомую дарственную надпись автора. Задумался, мысленно повторяя слова легендарного полководца: 'В сущности, вся наша жизнь есть Бородинское поле, на котором решается судьба Отечества'.
- Судьба Отечества, - вслух вполголоса повторил Святослав. И в усталом мозгу плыли неторопливые думы об отце, для которого не было превыше долга, чем служение Отечеству, и жизнь его, как верно сказал маршал, представляла собой нескончаемое Бородинское сражение.
А мысли все плыли и плыли, густые и болезненно-скорбные, хаотично громоздились в памяти отдельными, не связанными друг с другом эпизодами, обступали со всех сторон, нестерпимо давили горло, сжимали сердце, и он не гнал их, не противился - давал волю расслабленным чувствам. Отец… Только сейчас Святослав по-настоящему понял, разумом осознал, что больше никогда не увидит его озабоченного лица, всегда освещенного мягким светом приветливых глаз; не услышит спокойного, слегка глуховатого голоса с оттенком неподдельного, искреннего участия. И во взгляде и в голосе отца Святослав всегда чувствовал теплую ласку и нежность, принимал это машинально, как должное, без взаимной отдачи и благодарности. И теперь ему было до боли стыдно за свою сухость, сдержанность, которую легко принять за невнимательность. Отец… Благодаря ему, умному, заботливому, Святослав стал тем, чем он есть. И все, что есть в нем хорошего, - это все от отца: и знания, и привычки, и характер. Вспомнил теплый предосенний московский день 1941 года, когда они с отцом смотрели на Кремль с Москворецкого моста, потом бродили по малолюдной улице Горького и наконец зашли в кинотеатр 'Центральный', чтоб посмотреть 'Чапаева'. Тогда отец разгадал желание сына. Они прощались, уходя в пекло войны, и было немного шансов свидеться вновь. Но счастливая судьба провела их через огонь и страдания и в конечном счете милостиво даровала им жизнь на долгие послевоенные годы. И уже будучи самостоятельным, взрослым, офицером, Святослав постоянно подсознательно чувствовал отцовскую опору и поддержку, и это придавало ему уверенности во всех случаях жизни. Святослав понимал, что отец гордится сыном и видит в нем свое продолжение, и потому старался оправдать его надежды и желания. Они часто спорили по делам серьезным и по пустякам, и теперь Святославу было горько и обидно от сознания своей неправоты перед отцом и нежелания из преувеличенного апломба признаться в своей неправоте.
Отец… Только теперь Святослав осознал по-настоящему глубокое бескорыстие, щедрость и нежность души его, беззаветную гражданственность в отношении к людям и делу, которому он посвятил свою жизнь, его неподкупную честность и принципиальность, которые были так характерны для большевиков. Он жил интересами страны и народа, и боль народная кровавыми рубцами ложилась на его сердце.
Мысли рождали чувства горечи, досады, благородного стыда. Как часто дети, принимая родительское добро, тепло и ласку, забывают о простой сердечной благодарности. И, относя себя к категории таких детей, Святослав мысленно спрашивал: 'Почему так, почему родительское внимание, забота и любовь выше, полней и бескорыстней сыновней? Это несправедливо, это непростительно, возмутительно. Но почему мы об этом думаем лишь у свежих могил, когда случается непоправимое?'
Вошла Лена, деликатно напоминая:
- Ты домой звонил? Они будут волноваться.
Святослав сидел к ней спиной, сутуло облокотясь о письменный стол. На вопрос сестры не ответил, даже не шелохнулся. Лена снова спросила:
- Ты когда улетаешь?
- Завтра, - сказал Святослав, не поворачиваясь.
Лене хотелось поговорить с братом, но поняла, что сейчас он не расположен к откровенной беседе. Тихонько прикрыла дверь и ушла к себе. 'Зачем я так нелюбезно?' - устыдился Святослав.
Он решил не заезжать домой: с Валентиной все покончено. Оскорбленное самолюбие его требовало непоколебимой твердости. Примирения быть не может, и даже постигшее великое горе не в состоянии что- то изменить в их супружеских отношениях. В этом он убедился еще раз даже сегодня: неустрашимая и гордая Валя держалась с ним учтиво и корректно, но ни словом, ни взглядом, ни жестом не выказала готовности к раскаянию и примирению. Внезапная смерть отца отодвинула на задний план его семейную драму. По крайней мере, он первый не пойдет на уступки, не проявит благосклонность и великодушие.
Святослав достал из ящика письменного стола лист чистой бумаги и начал писать письмо матери в США. Письмо было краткое, сдержанное. Он сообщал о смерти отца и сожалел, что не имеет возможности увидеть и обнять свою бедную маму, которую ему очень хочется повидать. Сожалеет и о том, что она не приехала в Москву вместе с Флемингами, и что покойный отец очень хотел повидать свою внучку. 'Я понимаю, - писал Святослав, - в твоем возрасте уже трудно путешествовать, тем более совершить путешествие через Атлантику, хотя в наш век межконтинентальный перелет на воздушном лайнере связан с меньшими неудобствами, чем поездка на автомобиле из Москвы в Тамбов'. В этих словах содержалось приглашение матери посетить Москву.
Закончив письмо, Святослав посмотрел на телефонный аппарат, стоящий тут же, на столе. Он ждал звонка, думал, что позвонит Валентина или Галя. В тайне души, противореча самому себе, он хотел, чтоб раздался этот звонок. Но телефон молчал.
