А тем временем Галя говорила матери:
- Позвони отцу. Почему ты не хочешь позвонить?
- Зачем? Он же не стал со мной разговаривать.
- Вы поругались?
- Нет.
Обе женщины обменялись чистосердечными взглядами. Мягкий взгляд дочери призывал к доверию и дружескому расположению, в глазах матери светилась нежная страсть и неукротимая любовь. Они понимали друг друга без слов, читали мысли.
- Ну а как же дальше? - спросила Галя, и вопрос этот содержал очень многое, и то, о чем они еще не говорили. В нем были не просто догадки и подозрения, а нечто большее, определенное. И Валя не могла лукавить, видя в дочери свою союзницу.
- Я не могу ничего с собой поделать. Время не излечило, а только укрепило. Я не могу без него. Он мне нужен, как воздух. Если я не услышу его голос хотя бы по телефону, я весь день не нахожу себе места, я мечусь, как потерянная, - растроганно и сладостно призналась Валя. - Мне ничего от него не надо. Только слышать его голос, знать, что он есть, думать о нем, иногда встречаться. Мы видимся редко, и .каждая встреча для нас - праздник.
Галя не удивилась. Она посмотрела на мать сочувственно и озабоченно сказала:
- Бедная тетя Варя! Мне ее жалко.
Валя вспыхнула, изменилась в лице. В глазах ее отразился ужас. Она ведь не подозревала, что дочь знает имя ее возлюбленного.
- Почему ты решила? - с торопливой живостью заговорила Валя. - Откуда тебе известно?
- Это несложно, - спокойно ответила Галя. - Думаю, что и отец догадывается.
- Ты уверена? Нет, он не догадывается. Он спрашивал у меня его имя. Я, разумеется, не сказала. И Варя не знает. Нет-нет, не могут они знать. Иначе бы…
Она не договорила, лихорадочно сжавшись в комок.
- Ты наивная, мамуля, - и Александра Васильевна, и Лена, думаю, догадываются. Они же не слепые. Я-то знаю. Давно знала.
- Какой ужас, какой ужас! - воскликнула Валя и закрыла пылающее лицо руками. - Что же делать, как же теперь быть?
Она спрашивала совета у дочери, но Галя уклонилась, сказав рассудительно:
- На этот вопрос только ты можешь ответить.
- Да, да, только я. Сама заварила - самой и расхлебывать.
- Не те слова, мамуля, и ты ни в чем не виновата, - искренне поддержала Галя.
- А как бы ты поступила на моем месте? - Валя смотрела на Галю не как на дочь, а как на подругу, от которой уже нет тайн.
- Не знаю. Во всяком случае ни с кем не стала б советоваться и пи с чьим мнением не посчиталась бы.
- Спасибо, доченька. - Валя обняла Галю и поцеловала.
Когда самолет, в котором возвращались домой супруги Флеминги, поднялся в ясное морозное небо Москвы и взял курс на запад, в Америке была глубокая ночь. В эту ночь Нину Сергеевну мучили кошмарные сновидения. Ей снились события тридцатипятилетней давности: колючая проволока, грохот бомб, горящий эшелон, немецкие овчарки, почему-то в касках и в погонах эсэсовцев, виселицы. И среди повешенных она узнала Оскара. Он был жив, он звал ее на помощь - такое возможно только в сновидении, - он призывно размахивал руками, а голос его был хриплый, слабый, угасающий. И она сняла его с виселицы и положила на землю. Он закрыл глаза и казался бездыханным, умирающим. Она настойчиво тормошила его, пытаясь привести в чувство, говоря: 'Оскар, Оскар, очнись! Нам надо бежать. Кругом эсэсовцы и овчарки'. Он открыл глаза и сказал: 'Я не Оскар, я Глеб'. Она удивилась. Как? Глеб погиб на границе! Она присмотрелась и увидела, что это был действительно Глеб. На нем была опаленная огнем гимнастерка и майорские петлицы. Она попыталась помочь ему подняться и услыхала за спиной надменный хохот. Она обернулась и - о, ужас! - за ее спиной стоял Оскар в форме эсэсовца с автоматом на изготовку и хохотал. Она позвала: 'Оскар, помоги нам'. Но Оскар продолжал хохотать. Тогда она повернулась лицом к Глебу, но Глеба уже не было. Ничего не было - пустота, ночь и безмолвие, только в небе сверкали звезды, необыкновенно яркие и холодные. Она видела, как из мириад звезд сорвалась одна и полетела не на землю, как это обычно бывает, а куда-то вдаль и ввысь. И потом вдруг где-то в просторах вселенной раздался ослепительный взрыв - грандиозный катаклизм, - и Нина Сергеевна решила, что улетающая звезда столкнулась с другой, неподвижной. Взрыв был такой ощутимый, а вспышка - катастрофически явственной, что Нина Сергеевна проснулась. Она находилась в состоянии ужаса. Ее лихорадило, мысли торопливо и беспорядочно толкались, мешая сосредоточиться и разобраться, при этом главная мысль говорила: что-то случилось. И тогда ее настигла догадка: самолет! Взорвался самолет, на котором летели Наташа с Дэном. Теперь эта страшная догадка ширилась, надвигалась густой, студенистой массой, овладевая всем ее существом, обволакивала ее тревогой и страхом. До утра Нина Сергеевна уже не могла уснуть. Проснувшемуся мужу сказала:
- Оскар, я видела кошмарные сны.
- Не смотри перед сном телевизор, - равнодушно отозвался Оскар.
- Нет, это что-то другое. Что-то должно случиться или уже случилось. Я чувствую, я знаю, я уверена. Мне страшно, Оскар. - Она осеклась, не желая высказать своего предположения о самолете, на котором летят Флеминги.
- Я думаю, что тебе надо посоветоваться с психиатром или невропатологом. У тебя нервы не в порядке.
Оскар, как всегда, учтив и предупредителен, но Нина Сергеевна понимает: эти манеры у него отработаны, как условный рефлекс, - за ними скрывается полнейшее безразличие. Ответы мужа не рассеяли ее предположений, не отогнали недобрых предчувствий. И только телефонный звонок Наташи, сообщавшей, что долетели благополучно, чувствуют себя прекрасно, успокоил ее. Наташа с Дэном обещали приехать к Раймонам, как только приведут себя в порядок и отдохнут после дальней дороги.
Нина Сергеевна ждала Наташу со странным волнением. Все эти дни, пока Флеминги находились в СССР, ее мысли были там, вместе с ними, на далекой родине. И вот Флеминги вернулись, Наташа передала сувениры и с жаром, перебивая Дэна, рассказывает о поездке в Советский Союз, о родных и родственниках, об их жизни, рассказывает весело, с юмором, а мысли Нины Сергеевны совсем не веселые, а, напротив, щемяще-грустные, и на душе необъяснимая тревога. Да, отец немного приболел, беспокоит сердце. Что ж, такое бывает. А вообще он молодец, совсем еще не стар, занимается спортом и выглядит гораздо моложе своих лет. Но Нина Сергеевна пропускает эти оптимистические слова дочери. 'Сердце, сердце, - мысленно повторяет она. - Да, сердце - это серьезно'.
Нине Сергеевне очень понравилась брошь, подаренная Глебом Флоре. Символический смысл трех ягодок земляники она уловила сразу. И защемило сердце, комок подступил к горлу.
- Тебе нравится? - спросила внучку вслух, а мысленно спрашивала: 'Понимаешь ли ты, девочка, смысл этих земляничинок?'
- Симпатично, - просто ответила Флора, приколов брошь к свитеру.
- Береги. Это память о дедушке Глебе. - Сказала и ужаснулась: 'Боже, что я говорю о нем, как о покойнике?'
И опять к ней возвратилась тревога, неотступная, навязчивая, и ничем ее нельзя было объяснить. По ночам ее настигали кошмары, она просыпалась с больной головой, разбитая, принимала лекарства. Затем просила Виктора увезти ее за город, на ее виллу. Там она чувствовала себя лучше, но там ее настигали думы о далекой родине, навеянные, как она объясняла, рассказами Наташи. А через неделю все объяснилось: из далекой Москвы пришло письмо Святослава. Нина Сергеевна не плакала. Она поехала в православную церковь и заказала панихиду по усопшему. Именно там, в храме, стоя у алтаря, она решила, и решение ее было твердо, непоколебимо - ехать в Москву. Ее решение несколько удивило Наташу и сыновей и озадачило Оскара: зачем? Когда Глеб Трофимович был жив, Оскар и Наташа предлагали ей поехать в
