всходы. Они росли бурно и стремительно. Настало время, когда Макс не мог не думать о Кэтрин. Мысли о ней наседали на него неотступно, и он не в состоянии был с ними справиться. И когда он сдался, покорился под напором неожиданной стихии и уже с удовольствием предавался думам о Кэтрин, к нему подкралась еще одна страсть - желание видеть ее, слышать ее голос. И он, часто помимо своей воли и желания, искал повод, чтобы случайно встретиться с ней, обмолвиться хотя бы одной фразой, произнести ее имя. Из его уст оно звучало по-особому, и в этом отношении наблюдательная Мануэла была права: он произносил ее имя не голосом, а сердцем. Впрочем, это замечала не только Мануэла. Однажды Штейнман спросил его в своей грубой манере:
- Какие у тебя отношения с Кэтрин Гомес?
В ответ Макс недоумевающе повел плечами и ответил, поправляя темные очки:
- Извини, Карл, но я не понимаю, что ты имеешь в виду?
- Ты к ней неравнодушен? - Он нервно погладил свой узкий лоб, и тонкие губы его скорчили сатанинскую ухмылку, невыразительные глаза-щелочки оставались холодными и колючими. - Я понимаю, ты человек холостой, твое право, Я просто интересуюсь из любопытства, как старший товарищ, ну, и если хочешь, как начальник.
- Да, хочу, именно хочу ответить тебе, как начальнику, - холодно сказал Макс, и в напряженном голосе его послышались раздражительные нотки: - Помнится, у тебя были подозрения насчет благонадежности Кэтрин Гомес. Ты в чем-то ее подозревал.
- Да, да, были и есть, - с торопливой нервозностью перебил Штейнман. - Ее увлечения фотографией. Она слишком много фотографирует. Не расстается с фотоаппаратом. Местность, сотрудников. К чему бы это? А представь себе, что сейчас, вот в данную минуту наши с тобой портреты работы Кэтрин Гомес лежат в Москве в КГБ.
- Не думаю, чтоб мы с тобой представляли интерес для КГБ, - вяло поморщился Макс и продолжал ровным, без интонации, голосом: - Но тем не менее я решил поинтересоваться личностью сеньорины Гомес и ее родителей. Не сразу, постепенно мне удалось получить ее расположение и впоследствии - доверие. - Макс преднамеренно сделал долгую паузу в расчете на нетерпеливость шефа, и расчет этот оправдался.
- Ну-ну, - заерзал в кресле Штейнман и хищно насторожился, - что ты узнал?
- Пока ничего подозрительного. В нашей монастырской обстановке, в изоляции от внешнего мира люди ищут отдушины. Это естественная потребность отвлечься от повседневной будничной работы…
- Ты хочешь сказать, что фотография - это ее хобби? - снова с чувством превосходства перебил Штейнман, и тонкие пальцы его беспокойно отбили дробь по полированному столу, а узкое вытянутое лицо излучало самодовольство. Он был мнителен и не умел этого скрывать. Его мнительность, предубеждение и глупое самодовольство раздражали Макса, вызывали отвращение. Штейнман был ему противен, особенно тем, что он сует свой нос в сугубо личное, сокровенное, в тайники души, куда посторонним вход категорически запрещен.
- Именно это я хотел сказать, - твердым решительным голосом ответил Макс и, заметив на надменном лице шефа, на его тонких губах раздражительную насмешливость, прибавил: - По крайней мере - пока. А дальше будем смотреть.
- А ее брат? Ты выяснил, где ее брат?
- В Мексике.
- Так она говорит. Чем он там занимается, мы не знаем и она не знает. А вдруг знает? А?.. - Он смотрел на Макса испытующе, настороженно, словно и его в чем-то подозревал. - А вдруг он и не в Мексике, а на Кубе? Ты можешь дать гарантию, что он не на Кубе?
- Гомесы не имеют связи со своим сыном. Он им не пишет, и они не знают его адреса.
- Это они так говорят? А на самом деле?
- Мы контролируем переписку, и до сего времени нам не удалось установить их почтовую связь. Посмотрим, что будут дальше.
- Ну-ну, смотри дальше и глубже. И главное, с холодным беспристрастием, - манерно хитрил и лукавил Штейнман и был доволен собой.
Две недели Генри Левитжер отсутствовал на Острове. Перед его отъездом на материк в одну из клиник ЦРУ с Острова был отправлен гаитянин по имени Хусто - первый подопытный Куна, которому в пищу была подложена совсем крохотная толика серой массы, той самой, над изобретением которой так долго и самозабвенно колдовал Адам Куницкий. По расчетам изобретателя, созданный им яд замедленного действия должен поражать кровь. Через неделю после 'опыта' у Хусто появились первые симптомы: сонливость, общее недомогание, потеря аппетита. Как было заранее запрограммировано, в таком состоянии больной направлялся в клинику, где опытные врачи должны были принять все меры для спасения Хусто, а изобретатель получить свидетельство о надежности его изобретения.
Яхта Левитжера пришвартовалась у пирса в полдень. У причала его встречали Штейнман и Мариан Кочубинский. Левитжер легко и прытко соскочил на берег, холодно, кивком головы, как бы мимоходом, поздоровался с встречавшими и, ни к кому персонально не обращаясь, спросил:
- Где Кун?
Штейнман и Кочубинский в некотором смущении переглянулись. Начальник охраны торопливо взглянул на часы и с привычным подобострастием, не подобающим бывшему графу, ответил:
- Должно быть, обедает, мистер Левитжер.
- Разыщите и пригласите ко мне.
- Слушаюсь, мистер Левитжер, - тем же раболепным тоном отозвался Кочубинский и быстро побежал выполнять приказание. Штейнман стоял 'навытяжку', как ефрейтор перед генералом, впиваясь преданным взглядом в этого шустрого и деятельного хозяина Острова - фактического хозяина, заносчивого и властолюбивого.
Левитжер смотрел мимо Штейнмана, как в пустоту, демонстративно не замечая его, и тот испытывал обиду и унижение и мучительно соображал, чем недоволен его босс. Наконец Левитжер резко повернулся в сторону главы контрразведки и с насмешливой ядовитостью в голосе выдавил:
- У вас, Штейнман, я полагаю, никаких новостей, кроме утечки информации, нет… - В его словах не было вопроса, он говорил утвердительно, как о бесспорном факте. Штейнман, зная характер босса, смолчал. Уже на ходу Левитжер небрежно обронил: - В конце дня зайдите ко мне со своим заместителем. Впрочем, лучше без Веземана.
Штейнман сделал лакейский кивок.
Не заходя к себе в башню, Левитжер быстро и широко зашагал в сторону административного корпуса. В приемной своего офиса он застал Марго - свою преданную секретаршу и по совместительству исполняющую обязанность супруги во время отсутствия на Острове миссис Левитжер. Дверь в кабинет была приоткрыта.
- Что ты здесь делаешь, детка? - Левитжер чмокнул ее в нос. - Надеюсь, у нас все в порядке?
- Звонил мистер Кун, он сейчас будет.
- Прекрасно, малышка. Ты иди домой, сейчас Став принесет мой багаж. Я кое-что привез и для тебя. Приготовь обед, мы через час придем с мистером Куном.
Левитжер был в хорошем расположении духа. Собственно это расположение нашло на него сразу, как только он переступил порог своего офиса. Куницкий, которому начальник охраны сказал, что его срочно хочет видеть мистер Левитжер, прибавив при этом, что босс чем-то недоволен, примчался в служебный корпус в некотором волнении. Он даже не допил только что открытую банку пива: так спешил. Несмотря на свои добрые, почти дружеские отношения с боссом, он все же побаивался его. Над ним все еще постоянно висел дамоклов меч его преступления в годы войны, о котором знал лишь Штейнман и мог узнать Левитжер. Пока жив Штейнман, Кун не мог считать себя неуязвимым.
Левитжер, широко улыбаясь, встал из-за стола, вышел навстречу Куну с распростертыми объятиями и торжественно провозгласил:
- Поздравляю великого ученого с великой удачей. Хусто отошел к праотцам. Медицина оказалась
