Балалайкина.
- Просто неправильно понял настроение рабочих, - закончила Вера фразу.
Фраза эта застряла в мозгу входящего в зал Романа Петровича: 'Неправильно понял настроение рабочих'. Подумал: 'А она, чего доброго, права. Изменился в совхозе народишко, полинял за последние годы. Для них уже мнение директора - никакой не авторитет. А на вид все добренькие, ласковые, преданно улыбаются, смирненькие такие. Это, когда видят, что власть у тебя в руках. А стоит тебе споткнуться, как сразу набрасываются. И даже самый последний босяк, разгильдяй из разгильдяев, вроде Балалайкина, норовит в тебя ком грязи швырнуть. Ну погоди, Балалайка, мы еще поиграем, рано ты меня хоронишь… А помощнички мои или отмалчиваются, или, воспользовавшись моим уходом, тоже добавили масла в огонь. А вообще глупо, что ушел. Нужно было сдержать себя, все-таки собрание партийное. Тут ты, Роман, рядовой коммунист'.
Рядом с ним сидел старик Законников и внимательно слушал выступление Веры, положив руки и подбородок на спинку впереди стоящего пустого стула. Булыга наклонился к нему и шепнул дружески:
- Ну как, Василь Иванович, много уже выступило?
- Да больше десятка наберется.
Но Булыгу, разумеется, не количество выступающих интересовало, а качество выступлений. Законников разгадал подтекст директорского вопроса и ждал.
- И что ж они?.. О чем говорили?.. - погодя минуту, опять прошептал в ухо старику Роман Петрович.
- О разном. Почти все тебя критиковали, а доклад, значит, одобряют. - И после паузы добавил: - А возмущенный рабочий глас так и не раздался. Поди, передумал. И парторгу досталось на орехи и твоим помощникам. Никого не минули, всех вспомнили. Ты зря уходил. Секретарь райкома тебя за это крепко отругал.
- Он что, Николай Афанасьевич, выступал уже?
- Да, уже все выступили.
И когда Посадова объявила, что список ораторов исчерпан, на задах пророкотал Булыгин бас:
- Прошу два слова.
Он вышел на трибуну совсем другой, смирный, растерянный и бледный. Заговорил каким-то не своим голосом, глухим, точно кто-то невидимой рукой душил его. Взгляд блуждающих глаз скользил поверх зала и остановился на заднем ряду, где сидел в одиночестве старик Законников, в котором Булыга, как ему казалось, находил хоть какую-никакую поддержку и понимание.
- Товарищи коммунисты, - полетели в притаившийся зал его первые слова. - Я хочу чистосердечно доложить вам… Доложить вам о том, что мое первое выступление было неправильным, ошибочным. - Теперь лицо Булыги снова порозовело. Никогда в жизни с трибуны ему не приходилось признаваться и раскаиваться. Это был первый случай, а он-то самый тяжелый, он требует огромного напряжения воли. Роман Петрович замолчал, не находя больше слов. Ему казалось, что главное он уже сказал. Но собрание смотрело на него пристально, требовательно и выжидательно. Он это чувствовал скорее интуитивно, чем видел, потому что по-прежнему продолжал смотреть на старика Законникова. - Я ошибался, и вы меня поправили… Спасибо вам за это…
Он хотел еще поблагодарить Нюру за хороший доклад, но в этот момент ему почему-то вспомнился телефонный звонок директора треста совхозов в день появления статьи и его обещание не давать Булыгу в обиду. 'Не за что ее благодарить', - молнией пронзила его мысль, и глаза мгновенно из покорных и раскаивающихся превратились в холодные, ожесточенные, решительные. И он заговорил теперь уже своим голосом, который быстро начал приобретать свой, булыгинский оттенок:
- Только вот что я хочу сказать: какие б умные планы мы ни составляли, они останутся на бумаге, если все мы не будем работать по-коммунистически, если руководители ослабят требовательность. Я хочу, товарищи коммунисты, посоветоваться: что нам делать со злостными нарушителями трудовой дисциплины? Приведу пример. Есть у нас всем вам известный Станислав Балалайкин. Поступал он к нам в совхоз трактористом. Угробил трактор. Мы его перевели в разнорабочие. Заболел у нас на ферме скотник. Надо было срочно кем-то заменить, нельзя скот голодным оставить. Посылаем Балалайкина на несколько дней подменить скотника. И что вы думаете, пошел? Нет, отказался. 'Скотник, это, говорит, не моя профессия'. Родился человек в деревне, с пеленок, можно сказать, со скотом жил, а тут, извольте: не его профессия. Он себя механизатором считает. А какой из него механизатор, вы сами видели, знаете. Работает разнорабочим, следовательно, обязан идти на ту работу, на которую требуется. Скажите мне, что с таким делать?
- Исключить из совхоза! - ответил из зала Федот Котов, и зал одобрительно зашумел. Этот шумок одобрения Булыга и избрал самым удобным моментом закончить свою речь.
Весна шла капризная, под стать осени - ранняя, затяжная, с непросыхающими дорогами, по которым уже не ходили никакие машины, и даже тракторы тонули так, что гусениц не было видно. Их не успевали ремонтировать. За осень и весну автотракторному парку изрядно досталось, и теперь чуть ли не круглосуточно шла работа в ремонтной мастерской - приближалось время весеннего сева. На ремонт тракторов, автомашин и другой техники, которой предстояло действовать на посевном фронте, были брошены все механизаторы. И даже Станислав Балалайкин, оставленный в совхозе со строгим выговором и последним предупреждением после отказа подменить заболевшего скотника, работал в мастерских. Гусеничные мощные ДТ были единственной тягловой силой, которая оставалась в строю: они главным образом подвозили корм на фермы.
Федор Незабудка как в поле, так и на ремонте был неистов и незаменим в работе. Все, что выходило из-под его рук, было добротно, надежно. Хотя внешне Федя оставался самим собой: до былых размеров отросла его неповторимая цыганская шевелюра, величиной с добрую охапку сена, по-озорному светились задорные огоньки в глазах, а руки иной раз выкидывали безобидную шутку над кем-нибудь из 'ближних', - все-таки за последние полгода Федор Незабудка сильно изменился. Одни говорили, что он повзрослел, возмужал, другие относили происшедшие в нем перемены на счет неудачной любви, но все уже замечали, что он теперь какой-то 'совсем не тот'. Особенно подтянулся Федя после вступления в кандидаты партии.
Удивил Незабудка всех механизаторов на другой день после партийного собрания, на котором его приняли в партию: принес в мастерскую из дома целый мешок запасных частей, главным образом остродефицитных, высыпал на цементный в мазуте пол, сказал не то с сожалением, не то слегка смущаясь:
- Тут все, больше у меня ни винтика нет. Гайки даже не оставил.
- Что это, Федя, такой сознательный стал? - спросил один из трактористов.
- А в партию несознательных не берут, - добродушно улыбнулся Незабудка и, сверкнув хитрющими глазами, отошел в сторону: пусть ребята поговорят, оценят по достоинству его поступок.
Все механизаторы совхоза знали, что дома у Незабудки образовалась целая кладовая самых необходимых запасных частей. Создавал ее Федя долгие годы, по винтику, по болтику, тащил домой все бесхозяйственное, что попадалось на глаза и под руку. Зато весной Федя выезжал на своем тракторе в поле и до самой глубокой осени не появлялся в мастерской. Сам ремонтировал свою машину, если случалась надобность, ни к кому за помощью не обращался. Напротив, бывали случаи, когда даже главный инженер просил у Федора взаимообразно дать какую-нибудь дефицитную деталь, которую в целой области не достанешь ни за какие деньги. Федя переминался с ноги на ногу, втягивал голову в плечи, отводил в сторону лукавые глаза, но детали не давал. Директор просил - и директору отказывал: 'Что вы, Роман Петрович, откуда у меня? Ребята для смеха придумали, а у меня дома, кроме ключа, напильника да тисков, ничего нет' Врал не краснея. Одному только человеку в совхозе, Михаилу Гурову, он не мог ни в чем отказать. Михаил знал содержимое Фединой кладовой.
А то вдруг сам все принес, все, что годами собирал для себя.
Спустя несколько дней Надежда Павловна пригласила его к себе в кабинет. Федя шел по вызову партийного начальства, как всегда, волнуясь, и мысленно перебирал все свои поступки за последнее время: может, набедокурил где-нибудь шутя? Нет, ничего такого плохого за собой не припомнил. На предложенный
