помощью эль-Тикхейми и передав ему ваш маршрут. Но дал ли я ему хоть что-нибудь на самом деле? С вашим исчезновением он и так захватил бы этот маршрут. А не он, так кто-нибудь другой из этих двух сотен. Пока эта торговля существует, уничтожение одного работорговца создает лишь место для другого. Вопрос лишь в том, кто именно будет занимать это место.
Дэйн замолчал на мгновение, потом продолжил:
– Харит, вы провозили своих хаджи через Африку в соответствии с африканскими законами. Потом в Аравии вы их порабощали, уже в соответствии с аравийскими законами. На мой взгляд, вы – чрезвычайно опасный человек, куда опаснее любого налетчика. Когда страны, граничащие с Сахарой, захотят покончить с работорговлей, они примутся охотиться на эль-Тикхейми, как на дикого зверя. Но что они смогли бы сделать с вами?
– И правда – что? – сказал Харит. – По крайней мере, в одном вы правы: я опаснее, чем эль- Тикхейми.
– Хватит болтовни, – проронил эль-Тикхейми. – Времени больше нет. При всем моем уважении к вам, мистер Дэйн, я все же должен заметить, что вам стоило бы выяснить свои отношения с совестью где-нибудь наедине, а не здесь, при участии Харита.
– Пожалуй, вы правы, – согласился Дэйн.
– Кроме того, – добавил эль-Тикхейми, – африканская полиция не станет охотиться на меня, как на дикого зверя. Они предпочтут найти себе дело полегче – они знают, что я вооружен и не уклоняюсь от боя. – Он вытащил из-за пояса револьвер и кивнул Хариту: – Пойдем, дорогой мой Мустафа, пойдем со мной.
Харит встал. Эль-Тикхейми подтолкнул его к двери, и Харит медленно двинулся вперед. Проходя мимо Дэйна, он сказал:
– Вы неплохо объяснили все остальное. А как насчет этого? Как это согласуется с американскими законами?
– Никак, – сказал Дэйн. – Но мы сейчас не в Америке, не в Европе и даже не в Африке. А со здешними законами, как мне кажется, все это вполне согласуется.
– Не понимаю, – сказал Харит.
– Сейчас поймешь, – перебил его эль-Тикхейми. – Мистер Дэйн – великий поборник законности. А еще он умеет превосходно торговаться. Он даже уговорил меня отправить твою последнюю группу паломников назад в Африку. А с тобой поступят по справедливости, Мустафа. Давай шевелись!
После того как оба работорговца вышли, Дэйн и Эчеверрья некоторое время сидели молча. Потом Эчеверрья сказал:
– Давай-ка сваливать отсюда.
– А в чем дело?
– Ни в чем. Просто мне кажется, что лучше убраться отсюда, пока этому мяснику ничего не взбрело в голову.
– Эль-Тикхейми выполнит свое обещание, – сказал Дэйн. – Но ты прав – отсюда лучше убраться, и поскорее.
Когда они добрались до порта, люди эль-Тикхейми начали загонять паломников на дхоу. Хаджи шли вяло и неохотно. Если их сейчас вышлют обратно в Африку, они никогда уже не увидят священный город Мекку. Нельзя же всерьез рассчитывать, что найдется еще один такой же великодушный человек, как Мустафа ибн-Харит. Некоторые из паломников хотели остаться, но их со всех сторон окружали люди эль- Тикхейми – толкали паломников, грозили им оружием и вынуждали подняться на борт. Со стороны это напоминало стаю голодных волков, вынужденных охранять овечье стадо.
23 августа 1952 года – 1 июля 1953 года; отдельные дополнения и уточнения
Передав паломников хартумским властям для дальнейшей репатриации, Дэйн свалился с кошмарной дизентерией. Когда он выздоровел, они с Эчеверрьей вылетели в Вашингтон. Впрочем, добрались они туда не скоро, поскольку по дороге сделали остановку в Испании, где и задержались на три месяца. На многочисленные и разнообразные официальные телеграммы Дэйн отвечал, что считает нужным написать отчет, пока он ясно помнит факты. Эчеверрья сообщил своему правительству примерно то же самое. У него в Испании было множество друзей и родственников, и капитану очень хотелось познакомить Дэйна с ними всеми, так что отчет они писали вместе – в Мадриде, Барселоне, Картахене, Малаге, Севилье и Хересе-де-ла-Фронтера поочередно. Когда тон поступающих из Вашингтона телеграмм из раздраженного превратился во взбешенный, Дэйн и Эчеверрья вернулись в Америку.
Эчеверрья провел в Вашингтоне всего несколько дней, после чего улетел в Асунсьон. Дэйну повезло меньше. Как он и опасался, его отчет пришлось перекраивать и переписывать в соответствии со стандартами, принятыми в Центральном разведывательном управлении с 1946 года. Потом его пришлось печатать в трех экземплярах, а потом еще и составлять к нему примечания. После чего Дэйну пришлось предстать перед некоторыми чиновниками из Государственного департамента и изложить им информацию, позднее занесенную в разряд секретной, касающуюся политических перспектив и возможного будущего Чада, Судана и Саудовской Аравии. Дэйн, как опытный правительственный служащий, всего этого терпеть не мог. Но деваться было некуда, и он приготовился к этой беседе, прочитав несколько книг и некоторые документы все того же Государственного департамента о тех странах, о которых ему предстояло беседовать. Государство осталось довольно. Дэйн подал заявление об отпуске и еще одно – с просьбой о переводе на оперативную работу. Просьбу об отпуске отклонили, а заявление о переводе – его назвали временным, как и все прочие переводы Дэйна, – удовлетворили. В марте 1953 года Дэйн покинул Вашингтон и вернулся к работе.
Тим Мак-Кью закончил перестройку порта в Джидде, и его перевели на один объект в Верхней Бирме, связанный с контролем над наводнениями. Там он влюбился в девушку-бирманку, получившую европейское образование. Несмотря на сильное противодействие ее семьи, 23 мая 1952 года они поженились.
Мак-Кью повез молодую жену в свадебное путешествие в Японию, а потом обратился в гонконгское отделение своей компании с просьбой о переводе. В июне 1953 года чета Мак-Кью поселилась в Коулуне и занялась ведением домашнего хозяйства.
Майор Харкнесс обнаружил, что жить в протекторате Аден даже интереснее, чем в англо-египетском Судане. К марту 1953 года майор был занят тем, что пытался прекратить небольшую, но упорную трехстороннюю войну между двумя враждующими племенами северного Адена и одним племенем из южного Йемена. Время от времени йеменцы проникали в Аден – эти две страны не имели четко установленной границы – и поддерживали то одно, то другое из здешних племен. Понять, к кому они относятся благосклонно – кроме самих себя, конечно, – не представлялось возможным. Точно так же оставалось непонятным, из-за чего воюют йеменцы: ради добычи, ради славы или просто из любви к искусству? Причина вражды вообще оставалась тайной за семью печатями.
Когда дипломатия себя исчерпала, Харкнесс привлек к этому делу войска. Не мудрствуя лукаво, он громил всех участников военных действий. При военном опыте майора и современном вооружении его войск разгром всех трех племен не занял много времени. В последнем сражении, проходившем в горах неподалеку от Вади-Хабауна, Харкнесс получил пулю в грудь. Столичный хирург спас ему жизнь, но в начале июня майор был признан негодным к службе по состоянию здоровья и отправлен в Англию. Харкнесс сохранил извлеченную из его тела пулю – единственный сувенир, оставшийся у него после девяти лет службы за границей.
Полковник Фрэнк Пэррис некоторое время продолжал командовать базой бомбардировщиков в Эль- Джезире. Он приобрел хорошую репутацию у отдела военной разведки в Триполи, поскольку теперь его имя было связано с устранением самого известного работорговца в Северной Африке. Но финансовый отдел относился к майору все так же подозрительно, поскольку вопрос о пропавших грузовиках, нескольких сотнях «спрингфилдов» и нескольких тысячах комплектов обмундирования продолжал оставаться открытым. Пэррис прочел письмена, начертанные на стене, и решил, что служба в армии в мирное время – это не его призвание. И он покинул армию – с почетной отставкой, несколькими медалями и пенсией. Майор вернулся к себе на родину, в Лос-Анджелес, где и открыл магазинчик по продаже подержанных автомобилей. Похоже, он обладал особыми способностями в этой области. По крайней мере, к 1 июля 1953 года его заведение процветало.
