– А сейчас?
– Видите ли, песню слишком заиграли. Хорас Хейдт чересчур часто ее транслировал. У вас есть что-то новое? – поинтересовался он.
– Да, сэр. Завтра утром я принесу несколько песен, мистер…
– Таскер.
Ровно в четыре двадцать я, уже в униформе билетера, провожал людей на места. Директор был прав – такую работу способен выполнять каждый. Единственное, что спасало меня от зеленой тоски, – фильмы, которые тут демонстрировались. Когда народу было поменьше, я садился в заднем ряду и смотрел. Первый двойной сеанс включал «День на скачках» с братьями Маркс и «Мистер Дидс едет в город». Ожидался показ «Звезда родилась» с Дженет Гейнор и Фредриком Маршем и «Додсуорт» с Уолтером Хастоном.
В полночь, когда закончилась смена, я вернулся в гостиницу. Комната больше не казалась маленькой и убогой. Я твердо знал, что когда-нибудь буду жить во дворце. Утром отнесу песни в издательство, и единственной проблемой будет, которую из них решат опубликовать первой: «Призрак моей любви»… «Я буду, если захочу»… «Пригоршня звезд»… «Когда любовь ушла»…
В восемь тридцать утра я уже стоял перед дверью «Т. Б. Хармс компани», ожидая, пока откроют. В девять появился мистер Таскер.
– Вижу, вы принесли нам песни! – воскликнул он вместо приветствия, заметив в моей руке большой конверт.
– Да, сэр, – широко улыбнулся я.
Мы вошли в офис. Я отдал ему конверт и хотел было сесть, но он остановил меня:
– Зачем вам ждать? Я посмотрю это, когда смогу. Почему бы вам не прийти завтра?
Я ответил абсолютно профессиональным кивком бывалого песенника.
Что ж, светлое будущее может подождать еще двадцать четыре часа.
Я отправился в кинотеатр и снова надел униформу. Директор оказался прав и насчет балкона. Оттуда постоянно доносились смешки и шепот. В последнем ряду сидели молодой человек и девушка. Когда я направился к ним, парень поспешно отодвинулся от девушки, а она одернула короткое платье. Я отошел и больше не поднимался наверх. Черт с ним, с директором. Пусть позабавятся вволю.
Утром я был в офисе «Хармс» в восемь, на случай если мистер Таскер придет пораньше. Но он появился ровно в девять и открыл дверь.
– Доброе утро, Шелдон.
Я попытался угадать по голосу, понравились ли ему мои песни и было приветствие обычным или я различил в нем нотки волнения?
Мы вошли в офис.
– У вас нашлось время прослушать мои песни, мистер Таскер?
– Да, – кивнул он. – Очень неплохо.
Я просиял, но не стал задавать вопросов, желая услышать, что он скажет дальше. Однако Таскер молчал.
– А какая вам понравилась больше? – не выдержал наконец я.
– К сожалению, это не то, что нам сейчас требуется.
Такого удара я не ожидал. Ничего более обескураживающего я в своей жизни не слышал.
– Но наверняка какие-то… – промямлил я.
Он порылся в столе, вынул конверт и протянул мне:
– Буду всегда рад прослушать то, что вы принесете.
На этом мы распрощались.
«Это еще не конец, – думал я. – Это только начало!»
Остаток утра и часть дня я провел, заглядывая в другие издательства. Но разговор неизменно сводился к одному:
– Ваши песни когда-нибудь публиковались?
– Нет, сэр, но я…
– Мы не берем произведений начинающих авторов. Возвращайтесь, когда что-нибудь опубликуете.
Но как я мог опубликовать что-то, если издатели не желали смотреть мои песни, раз у меня ничего не напечатано?
Отныне все свободное время я проводил дома и писал, писал…
А в кинотеатре мне посчастливилось посмотреть чудесные фильмы: «Великий Зигфелд», «Сан- Франциско», «Мой человек Годфри» и «Мы будем танцевать» с Фредом Астером и Джинджер Роджерс. Они переносили меня в другой мир, мир роскоши, элегантности и богатства.
Деньги заканчивались. Я получил от Натали чек на двадцать долларов, но отправил его обратно, понимая, что без моего заработка им приходится трудно, тем более что Отто так и не нашел места. Я все время чувствовал себя виноватым, считая, что нехорошо думать о себе, если семья нуждается в моей помощи.
Когда новая серия песен была готова, я отнес ее к издателям. Ответ был прежним и привел меня в бешенство:
Очередная волна депрессии захлестнула меня. Все казалось абсолютно безнадежным. Я не намеревался всю жизнь быть билетером, а мои песни никого не интересовали.
Вот выдержка из моего письма родителям от 2 ноября 1936 года:
«Я хочу, чтобы вы были как можно более счастливыми. Мое же счастье напоминает воздушный шарик, ожидающий, пока его поймают. Он плывет по ветру над океанами, просторными зелеными лугами, деревьями и ручьями, милыми пасторальными сценами и залитыми дождем тротуарами. Сначала высоко – так что едва видно, потом совсем низко. Его уносит то в одну сторону, то в другую по воле игривого ветра, в один момент бессердечного и жестокого, в другой – нежного и участливого. Это ветер судьбы, от которого зависят наши жизни».
Как-то утром в вестибюле общежития я увидел молодого человека примерно моего возраста. Он сидел на диване и что-то яростно строчил на бумаге. Поскольку он при этом напевал, я предположил, что он пишет стихи, и из любопытства решил подойти.
– Вы песенник?
Он поднял глаза и молча кивнул.
– Я тоже. Сидни Шелдон.
Он протянул мне руку:
– Сидни Розенталь.
Это стало началом долгой дружбы. Мы проговорили целое утро, и я почувствовал, что обрел родственную душу.
На следующий день директор кинотеатра вызвал меня к себе.
– Наш зазывала болен, – сообщил он. – Вам придется надеть его униформу и занять его место, пока он не вернется. Будете работать днем. Обязанности несложные – расхаживать перед кинотеатром и кричать: «Рассажу немедленно! Не нужно ждать мест!» Как видите, ничего особенного. И жалованье побольше.
Я, разумеется, обрадовался. Не из-за повышения. Просто теперь я мог отсылать деньги домой.
– И сколько же?
– Пятнадцать сорок в неделю.
Ну и повышение! Всего доллар!
В новой униформе я смотрелся генералом русской армии. И хотя не имел ничего против новой должности, все же не мог вынести повторения одной и той же фразы в продолжение нескольких часов. Поэтому и решил немного расцветить свою роль.
