Алетт.
– Я хочу, чтобы она проводила побольше времени в саду, за мольбертом. Конечно, за ней будут постоянно наблюдать, но, думаю, для нее это окажется неплохой терапией, – объяснил Келлер.
Но Алетт наотрез отказалась взять в руки кисти. Как-то на очередном сеансе доктор Келлер заметил:
– Вы совсем забросили краски, Алетт! Жаль, что такой талант, как у вас, пропадает втуне. Вы такая одаренная художница!
– Возможно.
«Откуда тебе знать, кретин?!»
– Разве вам не нравится рисовать?
– Нравится.
– Почему же не хотите меня порадовать?
– Потому что совершенно бездарна. “Да, отцепись же наконец!'
– Кто вам это сказал?
– Моя…, моя мать.
– Мы еще не разговаривали о вашей матери. Хотите рассказать мне о ней?
– Нечего рассказывать.
– Она трагически погибла, верно?
– Да, – неохотно буркнула Алетт после долгой паузы, – авария.
Но завтра она начала рисовать. Ей нравилось сидеть в цветущем саду, а стоило притронуться кистью к холсту, как она обо всем забывала. Иногда вокруг собирались пациенты и восторженно переговаривались голосами всех цветов радуги.
– Ваши картины должны висеть в галерее. Черный.
– Эта картина чудо как хороша. Желтый.
– Где вы учились? Черный.
– Не могли бы вы когда-нибудь написать мой портрет?
Оранжевый.
– Хотелось бы мне обладать хоть сотой долей таких способностей.
Черный.
Ей всегда становилось тяжело на душе, когда приходилось возвращаться в дом. Но санитар неизменно подходил к ней, извинялся и просил идти обедать или ужинать. Алетт никогда не возражала.
Однажды доктор Келлер подвел к Эшли маленькую, пожилую, похожую на призрак женщину.
– Познакомьтесь, Эшли, это Лайза Гарретт. Сегодня она выписывается.
Лайза расплылась в приветливой улыбке:
– Ну разве не чудесно? Я всем обязана доктору Келлеру.
– Видите ли, Эшли, – пояснил Гилберт, – Лайза, как и вы, страдала расщеплением сознания.
– Да, но теперь я осталась одна. Все мои “заместители” согласились уйти, дорогая.
– Лайза уже третья с подобным недугом, кто в этом году возвращается домой, – многозначительно добавил доктор Келлер. И в душе Эшли вновь загорелся огонек надежды.
Но ее остальные “я” вовсе не были довольны происходящим. Правда, Алетт была немного добрее Тони. Она даже симпатизировала Келлеру.
– Думаю, он не так уж плох, – признавалась она подруге. – Такой милый и заботится о нас.
– Дура набитая, – фыркнула Тони. – Слепа, как летучая мышь! Неужели не видишь, что происходит? Сколько раз мне твердить: он притворяется добреньким, чтобы вертеть нами, как пожелает. Добивается, чтобы мы беспрекословно подчинялись, а сам знаешь, что задумал? Хочет свести нас троих вместе и убедить Эшли, что она в нас не нуждается. Ну а потом… Потом нам конец. Мы умрем. Ты этого желаешь? Лично я – нет!
– Ты права, – нерешительно призналась Алетт. – Погибать так страшно. До сих пор мы неплохо жили. Что им всем от нас нужно?
– Лучше слушайся меня, если не хочешь кончить, как эти мужики! Нужно во всем соглашаться с доктором. Пусть верит, что мы действительно хотим ему помочь. Будем водить его, как бычка на веревочке. Спешить нам некуда. Обещаю, что в один прекрасный день вытащу нас отсюда.
– Как скажешь, Тони.
– Прекрасно. Пусть старина доки радуется, что все идет как надо.
Через несколько дней Эшли получила письмо от Дэвида. В конверт была вложена фотография смеющегося малыша. Эшли перечитала письмо несколько раз:
Эшли долго сидела, рассматривая снимок. “Какой милый малыш! Счастлив и весел, и дай Бог, чтобы так было и впредь”.
Она пошла обедать, а когда вернулась, обрывки фотографии были разбросаны по всей комнате.
– Расскажите мне о Риме, Алетт.
– Я не видела города прекраснее. Там столько музеев! Я побывала во всех. Проводила там целые дни. Картины…, скульптуры…, жаль, что вы этого не видели.
«Что может какой-то докторишка знать о музеях!»
– Вы хотели быть художницей?
– Да.
«Идиотский вопрос. Кем мне еще быть? Уличной девкой?!»
– Вы учились рисовать?
– Никогда.
«Тебе еще не надоело привязываться ко мне?»
– Почему? Из-за того, что матери не нравились ваши картины?
– О нет! Просто посчитала, что у меня не слишком выдающиеся способности.
«Тони, убери его, я больше не могу!»
– Вы переживали какие-то психологические травмы в этот период? Возможно, с вами случилось нечто страшное. То, чего вы не хотите вспоминать!
– Нет. Я была очень счастлива в Риме. “Тони!'
– Хотите, поговорим о Лондоне, Тони?
– Почему не поговорить? Я так прекрасно проводила там время. Лондон намного цивилизованнее многих здешних городов. Там очень хорошо.
– У вас были какие-то проблемы во время пребывания в Лондоне?
– Проблемы? Откуда вы взяли? Я же сказала, это были лучшие дни моей жизни.
– И ничего плохого с вами не случилось?
– Разумеется, нет.
«Поломай– ка себе голову, олух! Чего захотел! Так ему и открой душу! Обойдешься!»
Каждый сеанс терапии приносил с собой мириады
