XXX
В конце шестидесятых денег в стране в обрез хватало на космос и Фиделя Кастро, а тут еще хоровое пение…
Изыскивая резервы экономии, министр культуры Фурцева с изумлением обнаружила, что под ее чутким руководством трудятся целых два казачьих хора. На ближайшей встрече с творческим активом это очевидное излишество и было приведено как пример расточительства.
— Зачем в одной стране два казачьих хора? — задала риторический вопрос товарищ министр. — Донские казаки, кубанские… Надо их объединить!
— Матушка, Екатерина Алексеевна! — взмолился знаменитый конферансье Смирнов-Сокольский. — Это не удалось сделать даже Деникину!
Говорят, довод подействовал.
XXX
Зиновий Гердт ездил за границу с начала пятидесятых, и у него накопилось там много знакомых. Среди них был японец, славист по специальности. Этот удивительный японец говорил по-русски, то есть он думал, что говорит по-русски, а сказать ему правду в Японии было некому. Впрочем, речь не о том.
Однажды при встрече Гердт спросил этого чудесного слависта, чем тот сейчас занимается.
— Пишу диссертацию, — ответил японец.
Гердт поинтересовался темой, и японец с поклоном ответил:
— Ранний Блок.
Гердт сначала немного испугался, а потом спросил: кому в Японии нужен Блок, тем более ранний? Милый японец немного подумал и ответил:
— Мне.
XXX
Некий молодой человек написал фортепианный концерт и пришел с ним к Шостаковичу. Захотелось поделиться.
Вежливый гений пригласил гостя к роялю — и молодой человек начал самовыражаться. Через полчаса гость нанес роялю последний аккорд и, весь в мыле, повернулся от клавиатуры. Шостакович сидел на диване, обхватив себя руками.
Исполнителю удалось произвести на гения сильное впечатление.
— Ну как? — спросил молодой человек.
— Очень хорошо, — забормотал Шостакович, — очень хорошо…
И неожиданно уточнил:
— Гораздо лучше, чем водку пить!
XXX
Кстати, о водке и музыке. Одно другому мешает не всегда, что, как говорят, вполне подтверждал пример самого Дмитрия Дмитриевича.
Рассказывают, что, живя в Доме творчества композиторов в Рузе, он пошел как-то в пристанционный буфет. Взял бутылку, но не пить же одному… Правильно оценив нерешительность в одинокой фигуре стоящего, рядом с Шостаковичем быстро возник человек. Человек тут же позвал третьего — и кворум был сооружен. Они встали к буфетной стойке, нарезали, разложили, налили…
— Ну, — сказал первый собутыльник Шостаковича и протянул руку. — Федор!
Они познакомились. Истинные имена и профессии двоих участников процесса история, разумеется, не сохранила, но важно, что оба они были местные работяги.
— А ты кто? — спросили Шостаковича. Шостакович замялся.
— Я композитор, — признался он наконец. Случилась пауза.
— Ну, ладно, — подытожил диалог собутыльник Шостаковича. — Не хочешь — не говори!
XXX
Тем не менее. На предложение быть третьим Дмитрий Дмитриевич мягко, но неизменно отвечал:
— Знаете, хотелось бы — первым…
Композитора Вениамина Баснера остановили на улице трое сограждан с насущной просьбой дать им рубль на продолжение банкета.
Баснер рубля не дал.
Сограждане были настроены миролюбиво и не стали композитора бить, но по национальному вопросу высказались обильно, после чего обнялись и пошли прочь, распевая:
— У незнакомого поселка, на безымянной высоте… Композитор Баснер рассказывал о происшествии с гордостью — как историю о народном признании…
XXX
Однажды в Ленинграде, в конце пятидесятых, в выходной день, на стоянке такси встретились, подойдя одновременно, артист Юрий Толубеев и некий гегемон с семьей.
— Ой! — сказал гегемон. — Я вас знаю.
Толубеев улыбнулся привычно и обаятельно. После выхода на экраны фильма «Дон Кихот» он, сыгравший Санчо Панса, стал всенародно знаменит.
— Маш! — сказал гегемон. — Ты узнаешь? Это же артист! Из кино!
Толубеев доброжелательно кивал, подтверждая догадку зрителя.
— Ой! — говорил гегемон, не в силах поверить своему счастью. — Вы же наш любимый артист! Вы просто не представляете! Да, Маш?
Маша пискнула что-то радостное.
— Мы вас так любим! Три раза смотрели! Просто нет слов…
Так продолжалось несколько минут. Наконец подъехало такси, и Толубеев, согретый лучами народной любви, благодаря и прощально улыбаясь публике, шагнул к машине. Тут его собеседник резко помрачнел.
— Куда-а! — загородив артисту дорогу стальной рукой, протянул он. — Клоун…
И гегемонское семейство стало загружаться в такси.
XXX
