Дело было в Питере, в середине семидесятых.
К Александру Володину прицепился какой-то не сильно трезвый бард и начал, что называется, мериться статью.
— Вот вы, — сказал бард, — драматург. Ладно. А я, — бард загнул палец, — поэт! — Бард загнул другой палец. — Композитор, кандидат наук, гитарист, альпинист…
Когда бард загнул все, что у него с собой было, Володин встал и молча поклонился ему в пояс.
XXX
Много позже, уже в конце девяностых, знаменитый телеведущий Кирилл Набутов зашел в пивнушку на Петроградской стороне — и увидел там Володина, заподлицо с другими стариками прилипшего к стойке со своими обязательными утренними ста граммами.
Но поприветствовать Александра Моисеевича Кирилл не успел, потому что узнали его самого.
— Набутов! — воскликнула продавщица. — Ой! Дайте автограф!
Тут же с аналогичной просьбой набежали из подсобки и другие.
— Девочки! — сказал благородный Кирилл. — Вот у кого вы должны брать автограф! — И указал на Александра Моисеевича.
— Этот? — Продавщица кинула взгляд в сторону старенького драматурга. — Да он каждый день тут ошивается!
А продавщица эта была, может быть, внучкой Тамары из володинских «Пяти вечеров» — просто не знала этого…
Журналистка из светского журнала пришла брать интервью у Константина Райкина — и уже через несколько секунд выяснилось, что она, как говорится, «не в материале». В худруке «Сатирикона» взыграла педагогическая жилка, и он предложил девушке подготовиться к интервью: почитать прессу, посмотреть спектакли театра…
Журналистка позвонила через месяц — и доложила о завершении ликбеза. Педагогический талант Райкина торжествовал. Была назначена новая встреча. Кабинет, чай, диктофон на столе.
— Ну, — сказала журналистка, — первый вопрос, Константин… Простите, как вас по отчеству?
XXX
Девяносто третий год, прощальный ужин первоапрельской Юморины в Одессе. «Спонсорьё», по слову Ширвиндта, выставилось не на шутку: моря спиртного, горы снеди, девушки танцуют на столах… В общем, праздник юмора.
И вот, ближе к концу вечера, к тихо отдыхающим Жванецкому с Аркановым вразвалочку подваливает спонсор в «адидасе» и, положив по полуцентнеру бицепсов на плечи классиков, интересуется:
— Чегой-то вы нами брезгуете? Вы не брезгуйте; вот мы тут, рядом, прошу к нашему столу…
Рядом действительно гуляют спонсоры — потомки даже не Бени Крика, а Савки Буциса. Пить с ними классикам хочется, как зайцам отжиматься, но делать нечего: бесплатных ананасов в шампанском не бывает.
Разумеется, отвечает невозмутимый Арканов, они выпьют и закусят вместе с хозяевами, но чуть позже… Отсрочка позволяет Жванецкому отлучиться из зала, и Арканов как верный товарищ ложится на эту амбразуру один.
Он выпивает-закусывает со «спонсорьем», и через некоторое время растроганный детина в «адидасе» сообщает:
— Аркадий, вот люб ты мне!
И, желая сделать гостю приятное, предлагает с широким жестом на зал:
— Хочешь, я для тебя кого-нибудь замочу?
Это предложение временно отбивает дар речи даже у Арканова, и спонсор почитает возможным свою мысль пояснить:
— Ну, может, тебе кто не нравится? — говорит он. — Так ты не стесняйся, скажи…
(Еще никогда хорошие отношения с Аркановым не были мне так кстати: я сидел за соседним столиком.)
— Ты просто скажи, — оберегая писателя от лишних хлопот, уговаривал спонсор. — Просто покажи его — и сиди, отдыхай, пей…
— Ну что вы, — торопливо, насколько можно представить себе торопливого Арканова, отвечал тот. — Тут все замечательные люди, мои друзья…
— Но если что, ты скажи! — настаивал спонсор. Арканов пообещал если что — сказать, в свою очередь взяв со спонсора слово: до тех пор никого (по крайней мере в этом зале) не мочить. Они посидели еще, и спонсор, ощутив, по всей видимости, смутную неловкость за свой искренний порыв, объяснил:
— Это потому, что люб ты мне! И, подумав, закончил:
— Был бы не люб — совсем бы другой разговор…
XXX
Встречает меня литератор N. и интересуется:
— Я слышал, в «Табакерке» ставят твою пьесу?
— Ставят.
— Поздравляю, — говорит. — Я тут тоже, неожиданно для себя, написал шесть пьес…
Бывают же у людей неожиданности!
Этому случаю я был свидетелем совсем недавно. В театре «Современник» шел «Вишневый сад»:
— Продан сад?
— Продан.
— Кто купил?
— Я купил, — сказал Лопахин.
И по залу пронеслось изумленное «а-ах!». Так, спустя сто лет, эти люди узнали, кто купил вишневый сад…
XXX
— Чем там заканчивается «Война и мир»? — поинтересовалась у меня ученица десятого класса одной из подмосковных школ. Она сидела в холле пансионата, положив красивые длинные ноги на журнальный столик. В руках у нее красовался затрепанный «кирпич» толстовского романа из местной библиотеки.
В мае у девушки были выпускные экзамены, вот она и мучилась.
Я с удовольствием отметил про себя, что произвожу впечатление человека, который дочитал роман до конца, — и вкратце рассказал, что там дальше.
Сообщение о предстоящем браке Н.Ростовой и П.Безухова искренне удивило выпускницу.
— Да ну, пиздишь! — сказала она.
Из дальнейшего разговора выяснилось, что девушка будет поступать в юридический.
