Делл Шеннон
НЕОЖИДАННАЯ СМЕРТЬ
УДИВИТЕЛЬНОГО МНОГО ЕСТЬ НА СВЕТЕ, И ВСЕХ УДИВИТЕЛЬНЕЕ — ЧЕЛОВЕК.
ГЛАВА 1
Лейтенант Луис Мендоза, служивший в отделе по расследованию убийств полицейского управления Лос-Анджелеса, вошел этим утром в офис чуть запаздывая. Кончался март, был вторник. Дел у полиции было множество, и Мендоза застал лишь сержанта Лейка у коммутатора да Глассера, который печатал отчет.
— Джордж с Артом отправились потолковать с этим Донованом, — сказал Лейк.
— Dios[1], я о нем и забыл, — отозвался Мендоза.
Донована они взяли вчера. На прошлой неделе тот со своим приятелем Родериком Довером весело развлекался, стреляя в ни в чем не повинного шофера, — возможно, как следует накачавшись наркотиками. Но едва только Хакетт привез Донована, как поступило то странное дело с Эдвардом Холли, которое они начали обсуждать между собой, а Донована вообще так и не допросили; он отправился прямиком в тюрьму.
— На вашем столе свежий отчет, — добавил Лейк. Мендоза прошел в свою комнату, сел к столу и взглянул на бумагу. Отчет был подписан Шенке — и от этой маленькой странной подробности брови Мендозы взлетели вверх, и он сказал себе:
— Extrano[2]. Очень удивительно.
Прошлой ночью в одиннадцать тридцать некие мистер и миссис Джон Херли самым прозаическим образом возвращались домой из кино. Они жили в четырехквартирном доме на Элмир-стрит, по другую сторону железнодорожной сортировочной станции, а гаражи помещались позади дома вдоль маленькой дорожки. Когда машина Херли свернула на нее, фары высветили лежащее тело. У самой, сказал Херли Шенке, двери его собственного гаража. Супруги Херли вызвали полицию; первой, конечно, подъехала патрульная машина, а за ней Боб Шенке. Тело, утверждал Шенке, было интересное. Труп очень красивой молодой женщины, не старше двадцати одного — двадцати двух лет, в зеленом кружевном вечернем платье. Никаких повреждений, никаких драгоценностей, кошелька тоже нет. Просто красивая блондинка, лежащая мертвой на дорожке. Санитары сказали, что у нее сломаны шейные позвонки. «Очевидно, — писал Шенке, — погибшая жила не здесь. Судя по платью, она скорее из Беверли-Хиллз», — и это было в отчете, который читал Мендоза. «Чета Херли — обыкновенные горожане среднего возраста, он — государственный чиновник. Ранее служил в национальной гвардии. Все дело выглядит непростой загадкой — желаю вам повеселиться, когда будете расследовать».
Любопытство Мендозы привело его вниз, в морг. Блондинка и впрямь была красива. Двадцать — двадцать два года, тонкие черты лица, чистая белая кожа, большие голубые глаза, волосы от природы светлые, длиной до плеч, очень ухожены. Ни единого, как говорилось в отчете, повреждения на теле, кроме двух темных синяков на нежной шее.
— Посмотрим-ка ее одежду, — с интересом сказал Мендоза. Служитель принес ее. Инстинкт Шенке его не подвел: на вечернем платье из зеленых кружев ярлычок магазина Джины в Беверли-Хиллз — очень дорогого магазина. Белье: белый кружевной бюстгальтер, нейлоновые кружевные трусики, пояс с резинками и тончайшие чулки «паутинка» — все дорогое. Черные туфли-лодочки на высоком каблуке также имеют соответствующий ярлычок, размер четыре с половиной. Девушка была миниатюрной: пять футов роста, сто фунтов веса. На руках никаких свидетельств того, что она боролась с нападавшим: ногти не обломаны, скромный, с розовым отливом, лак не поврежден.
— Muy extrano[3], — проговорил Мендоза. — Кто же она такая и как оказалась мертвой на Элмира-стрит?
— Мне платят, чтобы я тут до похорон за ними приглядывал, — угрюмо ответил служитель. — Вы все посмотрели, что хотели?
— Пока да, — Мендоза вернулся к себе и распорядился, чтобы Лейк соединил его с отделом регистрации пропавших без вести.
— Кэйри? Мендоза говорит. Наш последний труп… — он подробно описал девушку. — Кто-нибудь о ней звонил?
— Нет, — ответил лейтенант. — Я бы такую запомнил. О ней никто не заявлял.
— Опять же странно. Судя по виду, ее сразу должны были хватиться. Она была… м-м… такая ухоженная. Изнеженная. Чья-то любимица.
— Ладно, если что-то о ней услышим, я тебе сообщу, — пообещал Кэйри.
— Ага, спасибо, — Мендоза положил трубку, рассеянно поглаживая усы.
— Я забыл сказать, — в комнату заглянул Лейк. — Том поехал за этим самым Милнером: позвонил осведомитель, сказал, он в каком-то кабаке на Роу.
— Мгм, — отозвался Мендоза. Вот как. Матерый громила с длинным послужным списком, который, несомненно, и убил того продавца винного магазина в прошлом месяце. Славно, что к нему подобрались.
— А Мэтт уехал по новому вызову.
— Мгм, — снова промычал Мендоза. — Что там?
— Мертвая старуха — найдена в собственной кухне. Кортес-стрит. Ее обнаружила невестка.
Не очень-то много, конечно. Поживем — увидим. Блондинка куда интереснее. Ночью у нее, разумеется, взяли отпечатки и отправили в свою картотеку и фэбээровцам в Вашингтон. В ФБР тьма отпечатков не одних только преступников, но также и вполне достойных граждан; быть может, у них найдутся и ее пальчики.
Возможно, эта маленькая загадка вскоре разъяснится; однако у Мендозы появилось предчувствие, что, возможно, и нет.
У Паллисера и Грейса во вторник был выходной.
Мендозе вспомнилось то чрезвычайно странное дело, с которым они покончили накануне; это было нечто! Теперь у них на руках опять есть кое-что — как обычно. В центральном отделе по расследованию убийств Лос-Анджелеса никогда не сидели сложа руки.
Снова заглянул Лейк.
— Пришел Джон Холли, — сказал он. — Хочет вас видеть.
— Что за… Ах да. Но мы еще даже не получили заключение о вскрытии — Бэйнбридж занят; я не знаю, что ему сказать.
Отец Джона Холли — это, конечно, еще одна закавыка. Эдвард Холли, уже за пятьдесят, администратор супермаркета, быстро теряющий зрение. Он никогда не выходил из дома ночью. Снимал маленькую квартирку окнами на задний двор на Кросби-лейн. В воскресенье утром найден мертвым в квартале от своего дома, на парадном крыльце пожилой вдовы, которая никогда раньше его не встречала.
— Ну ладно, я с ним поговорю, — сказал Мендоза. — Давай его, Джимми.
Джон Холли оказался худым молодым человеком в довольно поношенной одежде. Он работал бухгалтером в небольшой брокерской конторе. Холли сумрачно посмотрел на Мендозу и заговорил:
— Но я просто не могу этого понять. Никак не могу. Отец был такой… такой размеренный во всем. Я хочу сказать, держался определенного распорядка и все такое. Он никогда не выходил из дома как
