– Пойду поищу, – сказал он.
– Нет, я сам. – Минголла направился к выходу, но Тулли поймал его за руку:
– В чем дело, друг? Наверняка ж гуляет просто.
– Может быть, – согласился Минголла.
– Зря ты ей не доверяешь, – сказал Тулли.
– С чего ты взял?
– На лбу написано.
Минголла высвободил руку.
– Я только посмотрю. А вы ищите бензин.
– Она ничего тебе не сделала! – крикнул Тулли, но Минголла лишь махнул рукой и выскочил на площадь. Корасон стояла у дверей кафедрала и заглядывала внутрь. Минголла окликнул, и она вздрогнула.
– Ты меня напугал, – сказала Корасон, когда он подошел поближе.
– Как-то ты слишком тихо улизнула.
– Хочу посмотреть церковь.
Роза в глазу показалась Минголле – и уже не в первый раз – автографом Сотомайоров, хитрой рекламой их власти и глупости.
– Ты кто вообще? – спросил он.
– Никто.
– На хрена мне твоя философия! Я хочу знать, что ты делаешь... на кого работаешь.
Корасон смотрела бесстрастно.
– Я тебе не доверяю, – предупредил Минголла. – Так что лучше говори.
– Если надо что-то узнать, – сказала она, – почему бы тебе просто не посмотреть в меня? Ты же сильный, тебе все можно.
– Уже смотрел. Кажется, испугалась.
– Еще на лодке, – пояснил Минголла. – Раза два, для проверки. Вроде бы все нормально. Но я мог что- то пропустить. Ловушки. Приказы. То, о чем ты не знаешь сама.
– Если не знаю сама, то зачем ты меня спрашиваешь? – Она потянула на себя дверь. – Пойду я лучше.
Вслед за ней Минголла зашел в неф, остановился у каменной купели, и они повернулись лицом друг к другу. В полутьме казалось, будто роза парит в глубине головы Корасон, а кончик перекинутой через плечо косы терялся в чернильной тени.
– И все-таки рассказала бы ты о себе, – попросил Минголла.
– Не волнуйся, – сказала она. – Ничего я твоему Тулли не сделаю.
– Мне интересно, что ты вообще делаешь?
– Просто живу.
Минголла задумался над этим минималистским ответом, сравнил Корасон с Нейтом, доном Хулио и Амалией. Вполне возможно, она, как и все эти люди, была сломанной игрушкой, а эта страсть к минимализму служила уловкой – одной из тех, которыми Исагирре так любил снабжать свои творения. Но Минголла не был в этом уверен, и судить окончательно не позволяла совесть: нельзя что-то затевать из-за одних подозрений, особенно когда дело касается женщины Тулли.
Корасон толкнула внутреннюю дверь, Минголла шагнул следом и едва не задохнулся от густого запаха фекалий. Хрюканье, кудахтанье. Он хотел уже о чем-то снова спросить Корасон, но тут заметил, что алтарь освещен четырьмя канделябрами: островок света плыл в темной пустоте, в центре его находился филигранный серебряный крест, достаточно большой, чтобы на нем можно было распять грудного младенца. Над головами зашелестели крылья, а за спиной раздался лязг – входную дверь закрыли на засов. Совсем рядом шаркнули по грубому камню башмаки, кто-то чуть не выхватил у Минголлы автомат. Ничего не получилось, башмаки протопали прочь, и Минголла нырнул за церковную скамью. Пробуравив темноту, он нащупал несколько сознаний. Примерно дюжину. Можно было их оглушить, но он не хотел раскрывать перед Корасон карты. Минголла выстрелил в воздух.
– Не надо! – Корасон схватилась за автомат. – Там ничего страшного. Я чувствую.
Он оттолкнул ее и выстрелил еще раз.
– Дайте свет! – крикнул он. – А не то всех перестреляю!
– Прошу тебя! – взмолилась Корасон. – Неужели ты сам не чувствуешь? Там не опасно.
– Не стреляй! – Голос неподалеку от алтаря говорил по-английски.
– Тогда зажги свет, черт подери!
– Сейчас, сейчас... минутку.
Голос Деборы у него в голове.
