Люциус Шепард
Красавица дочь добытчика чешуи
1
Вскоре после того как померк на заре мироздания свет Благодати — когда птицы продолжали еще летать на небеса и обратно, а земные твари, даже самые гнусные, светились, точно святые, ибо зло, что властвовало над ними, было чистым и не замутненным в своей первозданности, — возник городок Хэнгтаун. С незапамятных времен он располагался на спине дракона Гриауля, чудища длиной в добрую милю, навеки обездвиженного колдовскими чарами; впрочем, слабая искорка жизни в нем все-таки теплилась: он правил долиной Карбонейлс, вмешивался в судьбы населявших ее людей и диктовал свою волю, внушая те или иные мысли. От плеча до хвоста тело дракона ушло в землю, поросло травой и деревьями, а потому издалека он представлялся деталью пейзажа, одним из множества окружавших долину холмов. Если не считать участков, ободранных добытчиками чешуи, то вблизи взгляд наблюдателя различал лишь правую заднюю лапу, массивную шею и голову, причем последняя лежала на земле; пасть была приоткрыта, так что ноздри находились вровень с верхушками окрестных пригорков. Хэнгтаун помещался сразу за лобной костью, что возвышалась над ним подобием замшелого утеса на высоте почти восьмисот футов над долиной, и насчитывал несколько десятков хижин с гонтовыми крышами. Эти хижины выстроились вдоль берега озера, которое питал ручей, сбегавший на спину Гриауля с соседнего холма; домишки прятались в зарослях черемухи и боярышника, скрывались за стволами низкорослых дубков; вид их рождал ощущение жутковатой призрачности, сродни тому трепетному покою, что присущ древним руинам. Если бы не это ощущение, то всякому, кто вышел к озеру, могло показаться, что он глядит на обычное поселение, в котором разве что чуть меньше порядка: улицы усыпаны костями шипунов, липов и прочих драконьих паразитов, жители ходят в рванье и откровенно враждебны к чужакам.
Большинство горожан составляли добытчики чешуи, мужчины и женщины; они сновали по телу Гриауля и даже проникали под его сложенные крылья в поисках треснувших или разломившихся чешуек, откалывали их, целиком или частями, и продавали в Порт-Шантей — там они шли нарасхват из-за целебных свойств, которыми якобы обладали. Платили добытчикам весьма щедро, но люди из долины, сами крайне редко поднимавшиеся на холмистое тело дракона, относились к ним презрительно; к тому же жили обитатели Хэнгтауна недолго и частенько погибали от несчастных случаев — так, по слухам, выражал свое недовольство Гриауль. Боясь его гнева, они тратили немалые деньги на всевозможные амулеты, которые должны были предохранить их от злых драконьих чар. Кое-кто носил на шее кусочки чешуи, уповая на то, что Гриауль воспримет подобный талисман как проявление уважения к себе. Дальше всех в попытках умилостивить дракона зашел, пожалуй, вдовец Райэлл. В день появления на свет дочери Кэтрин, который совпал с днем смерти его жены, он выкопал под полом своей хижины глубокую яму, добрался до шкуры дракона и обнажил золотистую чешуйку размером пять на пять футов. До восемнадцати лет его дочь спала на той чешуйке: отец надеялся, что дух Гриауля войдет в нее и поможет впоследствии. Кэтрин сперва сопротивлялась, но постепенно увлеклась яркими снами, которые были заполнены полетами в неведомые края (по преданию, драконы явились в этот мир из иной вселенной, пролетев сквозь Солнце). Лежа на дне выкопанной отцом ямы, глядя на доски, укреплявшие стены колодца, девочка чувствовала порой, что под ней не твердая поверхность, а золотистая бездна.
Достиг Райэлл желаемого или нет, сказать трудно, однако никто из жителей Хэнгтауна не сомневался, что близость к дракону наложила на Кэтрин свой отпечаток, ибо если Райэлл и его жена были низкорослыми и смуглыми, то их дочь выросла настоящей красавицей, длинноногой и стройной, с чудесными слегка рыжеватыми волосами, гладкой кожей и очаровательным личиком, черты которого отличались правильностью и утонченностью: высокие скулы, чувственный рот, большие выразительные глаза, чьи радужные оболочки казались настолько темными, что при тусклом освещении как бы сливались со зрачками. Но не только красота отличала ее от жителей городка: у нее начисто отсутствовали их мрачный взгляд на жизнь и пугливая настороженность. Уже в раннем детстве она без страха бродила по телу дракона, забиралась даже в черные полости под крыльями, на что отваживались весьма немногие из добытчиков чешуи. Она верила, что защищена по крайней мере от заурядных опасностей, что между ней и драконом установилась незримая, магическая связь, и находила подтверждение тому в своей привлекательности и ошеломляющих снах; однако ощущение собственной неуязвимости в сочетании с самоуверенностью породили некоторую ограниченность и даже эгоизм. Девушка жестоко играла со своими поклонниками и, хотя не лицемерила, ибо в том не было нужды, получала удовольствие, похищая сердца мужчин. Тем не менее она считала себя добродетельной, пускай не святой, но вполне порядочной, поскольку заботилась об отце, поддерживала чистоту в доме, не чуралась работы и пыталась — с грехом пополам — избавиться от недостатков. Подобно большинству людей, она не имела четких моральных принципов, подстраивалась, насколько считала нужным, под обстоятельства и существовавшие в обществе нормы, а «добро» было для нее чем-то вроде интеллектуального загробного мира, куда она со временем уйдет, но не раньше, чем утолит свою жажду наслаждений и приобретет посредством их необходимый опыт. Как и все, кто находился под влиянием Гриауля, она была подвержена приступам угрюмости, но гораздо чаще улыбалась и смотрела на мир с радостью. Однако ее никак нельзя было назвать Поллианной, то есть «непорочной». За годы, проведенные в Хэнгтауне, она познала измену, горе, смерть и успела к своему восемнадцатилетию поменять достаточно любовников. Такая вольность нравов была в общем-то типичной для Хэнгтауна, но из-за своей необычной внешности и естественной ревности как женщин, так и мужчин, Кэтрин заработала репутацию шлюхи. Она посмеивалась над болтовней соседей, и ей это даже отчасти льстило, но слухи становились все оскорбительнее, теряя всякую связь с действительностью, и наконец однажды обрушились на нее с яростью, какой она никак не ждала.
За лобным рогом Гриауля, громадным костяным шпилем, основание которого располагалось между глаз дракона, а конец загибался в сторону Хэнгтауна, лоб покато переходил в рыло. Именно туда и пришла как-то туманным утром Кэтрин, одетая в свободные брюки и блузу, с мотком веревки на плече, крюками за поясом и инструментами в мешке. Она намеревалась отколоть кусок треснувшей чешуйки поблизости от губы дракона, прямо над одним из клыков. Закрепив веревку, она принялась за дело, рассчитывая управиться за несколько часов. В пасти Гриауля росли зловещего вида растения, среди листвы проглядывала веточками красного коралла неровная поверхность раздвоенного языка, клыки прятались под узорчатым покровом лишайника, вокруг них вились струйки тумана и кружили хищные птицы, порой камнем падая в кусты, чтобы закогтить какую-нибудь ящерицу или полевку. Из трещин в костях выглядывали эпифиты, их длинные перевитые плети усеивали алые и сиреневые цветы. Зрелище впечатляло, и Кэтрин время от времени бросала работу и спускалась ниже, зависала футах в пятидесяти над кустами и вглядывалась в пасмурную глубь драконьего горла, гадая, что за существа обитают в его вековечном сумраке.
Солнце рассеяло утренний туман, и Кэтрин, вспотевшая и утомленная, взобралась на верхнюю челюсть и растянулась на чешуе. Жуя медовую грушу, она лениво рассматривала долину с ее зелеными холмами, пальмовыми рощами и далекими белыми домиками Теочинте, куда собиралась отправиться вечером, чтобы потанцевать и вскружить голову очередному ухажеру. Солнце припекало, поэтому Кэтрин сняла блузу и, обнаженная до пояса, улеглась на спину и зажмурила глаза. Она провела на грани между сном и явью едва ли не целый час. Из сладкой дремоты ее вырвал какой-то посторонний звук. Она еще в полудреме нащупала блузу и села, но, прежде чем успела определить, откуда донесся звук, что-то тяжелое рухнуло на нее и придавило к чешуе. На грудь девушки опустилась чья-то ладонь, в нос ударил едкий запах винного перегара.
— Ну-ну, — произнес мужской голос, хрипловатый от напряжения, — я хочу всего лишь того, чем обладала половина Хэнгтауна.
Кэтрин повернула голову и увидела худощавое и бледное лицо Кея Уиллена. На губах мужчины играла ироническая улыбка.
— Я же говорил, что мы с тобой позабавимся, — прибавил он, возясь с поясом ее брюк.
Она начала отбиваться, норовя попасть пальцем в глаза Уиллену, захватила в кулак прядь его
