будто у него голова, или зуб, или горло болит. Может быть, ошибается? Пусть, пусть говорит!»
— Слова «Если мне придется кого-нибудь огорчить своею смертью…» и смерть Дуни для зрителя — человеческое горе. Потеря друга. Я смотрю второй раз. Сегодня вы еще необычайнее. Почему наши драматурги изменили доброй традиции писать пьесы для актеров? Я понимаю ответственность за вас. Кажется, Маркс писал: «Каждый, в ком сидит Рафаэль, должен иметь возможность беспрепятственно развиваться». Постараюсь помочь вам.
«Что он говорит! Даже страшно. Справлюсь ли? Сначала буду играть Машу, Галю… Но с кем? Ох! Рудный сказал: „Виктор — дядька умный, актерам у него хорошо“. Интересно — они ровесники, а на вид этот Виктор Викторович нашему Рудному в папы годится. „Бесприданницу“ будет ставить и „Оптимистическую“ — только мечтать можно. Лишь бы справиться. А тошно! Тошно».
Она обрадовалась второму звонку.
— Значит, решили, Виктор Викторович. К пятнадцатому октября я у вас в Южно-Сахалинске.
Алена прошла через сцену. Саша — он свободен в спектакле! — вешает с Джеком занавеску для пятой картины. С ума можно сойти — быть свободным, не играть! С ума сойти! И в этом виновата. Как помочь тебе, Сашка?
В коридоре возле гримировочных Агния и Олег. Алена обняла обоих, сказала бодрясь:
— «Теперь решено: без возврата я покинул родные поля!»
— С возвратом. — Олег возразил мягко, но категорично.
Алена усмехнулась:
— Через год я буду для вас вроде шестого пальца.
— Дура… — Это прозвучало, как самое нежное слово.
Ее решение уехать на Сахалин все приняли по-разному.
Саша половину воскресенья пробыл у Анны Григорьевны. Она вызывала Рудного и Олега. Сашу убедили, что он обязан остаться в театре, что он нужнее Алены…
Коля долго смотрел на нее, морщил лобик.
— Зачем? Не понимаю. Почему на Сахалин? Разошлись. Мало ли расходятся?
Джек торопливо — его ждала Майка — похлопал Алену по руке:
— Эх, старуха! Расстроила ансамбль. Что поделаешь! Сашка — фанатик долга и… вообще… Я, конечно, ушел бы к чертям на его месте и не оглянулся…
Зинка ничего не говорила, но стала куда ласковее с Аленой.
Миша сказал сквозь зубы:
— Разрушила семью. Теперь удар по театру. Может все-таки одумаешься?
Алена не ответила.
— Твой Сахалин — это мужество или трусость? — мрачно и глубокомысленно спросил Женя.
— Трусость.
Валерий часто теперь провожал Алену.
— Зря ты на этот Сахалин. Должен Сашка победить личное. Зинка, смотри, уже на пути расцвета… Впрочем, не тот случай. «Душечка». Будет с той же трогательностью обожать какого-нибудь Петю… Безусловно, атмосфера коллектива просвечивает в спектаклях, и, ясное дело, там надо без темных пятен. А все-таки…
Однажды придумал:
— А если я с тобой?
— Что?
— «Путями грозовыми — за молниями! Даже рядом с ними».
— Что за блажь? Тебя же не заменить! А ты? Где будешь играть так много и такие роли? — «Ох, ненадежный Валерка!»
— Мне без тебя скучно работать, понимаешь?
— Ерунда. Просто привык ты ко мне. И как может быть скучно? Только поспевай поворачивайся. А я же приеду через год. И все равно «Бесприданницу» не поставить в этом сезоне. «Булычов», оперетта, «Снежная» для детей — не успеть. А самодеятельностью надо заниматься? А зритель какой? Каждый день будешь чувствовать себя нужным. А природа? Ты же ничего еще там не видел… — «Под ложечкой жжет, и нехорошо в горле…» — Если б я могла с тобой поменяться! — «Если б ты знал, как мне страшно — сама виновата, и ничего уж не исправить… Не изменить. Если бы раньше понимала… Ох!» — Ты писать-то мне будешь?
За утренним чаем бабушка сказала:
— А ты ведь, пожалуй, поправляешься малость. Щеки живого цвета становятся. Жирку бы тебе набрать хоть килограммчик.
В институте Алена столкнулась с Олегом, спускаясь по лесенке в гардеробную.
— У Саши прорезался голос. Сегодня «Три сестры».
«Хоть это свалилось! Хороший сегодня день».
— Олежка, — она прижалась к нему и тотчас отшатнулась — вдруг Сашка где-нибудь близко, — ты не съездишь со мной к Лильке? Весна. Надо посмотреть, как там…
— Постараюсь. Сложно. Саша ведь живет у меня. Сговоримся до воскресенья.
Обычно Алена не уходила из института целый день. «Окна» и «щели» проводила в бывшем своем «колхозе». С Глашей и Агнией жили теперь Валя Красавина и Машенька, беленькая первокурсница, так ядовито читавшая Каталову Устав на собрании. Клару, наконец, исключили — привела ночью какого-то парня.
Из-за перемены спектакля нужно было успеть съездить домой за туфлями и косой для прически. Но сегодня ничто не раздражало — Сашка уже громко разговаривал, а вечером любимая Маша!
Алена летела вверх по лестнице, доставала на ходу ключ и нечаянно поддала коленкой большую красную сумку в руке у молодой женщины, спускавшейся навстречу.
— Ох, извините! — Сама не зная отчего, засмеялась.
Женщина остановилась, смотрела на нее. Алена повторила на бегу:
— Пожалуйста, извините! Ужасно спешу! — сунула ключ в дверь.
— Кто там? — неспокойно спросила бабушка из столовой.
— Я, я!
На столе разложены тонкий белый пуховый платок, изящная думская сумочка, школьный портфельчик, голубое детское платье.
— От Глеба подарки.
— Посылка? Он, значит, не уплыл?
— Нет, ушел давно. Как писал. Это… тут одна знакомая привезла. — Бабушка говорила не то неохотно, не то недовольно.
— Она видела Глеба?.. Во Владивостоке?.. Это Света? — «Глебка любил Николая и Свету, их маленькую Туську». — Света?
— Нет. Ты не знаешь, наверное… Соня.
Нет, Алена знала. Прежде Соня часто звонила Глебу. Он отвечал ей терпеливо, вежливо-ласково. Закрывал рукой трубку и разговаривал с Аленой:
— Хорошая женщина, но невыносимо длинно рассказывает. Вдова товарища. Глупо так он погиб в пятьдесят втором. Эти ее монологи… Ведь вот хорошая женщина, а… как у вас говорят, зануда.
Алена тогда же поняла, что Соня любит Глеба. Он или не замечал, или не хотел замечать. То, что потом она писала ему и ее письма раздражали Глеба, подтверждало давнюю Аленину догадку.
Сейчас что-то насторожило ее.
— Нет… Я слышала. А зачем она ездила туда?
Бабушка молча складывала платьице, потом пожала плечами:
— В отпуск ездила.
— Это она сейчас… встретилась мне… на лестнице? Хорошенькая… Ох, надо скорей! «Три сестры» сегодня неожиданно. Подарки чудные. Платок это вам? Как облако. — Алена болтала, что попадало на язык, торопясь укладывала в чемоданчик туфли и косу. — А погода-то? Вдруг сразу лето! Полегче одевайтесь,
