Маркус ощущал ее дыхание, его волновал запах ее кожи. Даже духов она не сменила, сколько раз он дарил ей такие духи!..
— За что?
Клаудиа ответила ему выразительным взглядом.
— Свой долг я выполню при любых обстоятельствах, независимо от всяких там сантиментов… — Маркус умолк, почувствовав, сколь неуместны такие слова сейчас. — A-а, черт побери! Я прошу тебя прямо на месте показать, что произошло сегодня днем — где ты стояла, где Штейнике, откуда послышался шум?
— Если я этим тебе помогу…
— А ты как будто в этом сомневаешься?
— А ты, лично ты, веришь, что я имею отношение к смерти мужа? — И, помолчав, закончила: — Что я способна убить Эберхарда?
— Разве ты?..
— Нет!
— Ну, вот видишь! — Маркус отступил от нее на шаг. Непостижимо, но с какого-то момента случайно возникшая к Клаудии близость начала его смущать, беспокоить.
— Где ты спряталась от Штейнике? — тон вопроса был подчеркнуто деловым.
— Вон там, за первой колонной, с той стороны, где к ней прислонены декорации цирюльни… Послушай, разве обязательно говорить обо всем этом в полной темноте?
— Да, требуются те же условия, что и во время самого происшествия.
Дыхание Клаудии сделалось тяжелым, прерывистым, она уставилась на него широко раскрытыми глазами.
— Ты хочешь сказать… что я… находилась на сцене в тот момент, когда…
— …когда некто неизвестный подготавливал то, что завершилось столь плачевно. Да, именно это я и хотел сказать, — подытожил Маркус.
— Нет, быть не может! — она замотала головой. — Я бы увидела… Может быть, он появился на сцене незадолго до того, как я убежала? Я тебе рассказывала, почему… — Она была близка к истерике, но всеми силами сдерживала подступавшие слезы. — Но когда я убегала, люк был закрыт и все лампы принудительного освещения были включены, точно так же, как и сейчас.
Нет, она вовсе не ломала комедию. Просто силы ее действительно были на пределе. Маркуса почему- то порадовало, что Клаудиа отреагировала так, а не иначе, но самим собой он был откровенно недоволен.
— Я-то тебе верю, — проговорил он с досадой. — Но как ты объяснишь, что через какие-то две минуты после того, как ты якобы покинула сцену, у будочки вахтера появился Вондри и сообщил о несчастном случае?.. Ты только представь себе — две минуты, жалкие две минуты… За это короткое время злоумышленник должен был успеть оттянуть задвижки, подменить лампу и затем спрятаться. И лишь после этого появился твой муж и провалился в люк. К тому же этот Вондри! Он оставался на сцене даже дольше, чем ты, щелкая зажигалкой, пытаясь понять, с кем этот несчастный случай произошел.
Так, с этим тоже покончено. Маркус почувствовал, что весь взмок.
— Теперь ты понимаешь?
Клаудии не понадобилось слишком много времени на размышление. Она сразу оценила ситуацию в целом.
— Ты прекрасно все объяснил, яснее не скажешь, — проговорила она почти равнодушно. — Вот почему эти бесконечные расспросы!.. Не собираешься ли ты арестовать меня?
— Глупости! — возмутился он. — Но если это сделала не ты, следовательно, кто-то другой. И теперь мы обязаны выяснить, кто… и какой трюк он использовал, чтобы… — Ему вдруг стало ясно, что именно он сказал: «Трюк… да, трюк…» — Ладно, хватит пустой болтовни. Ты говорила, что убежала от Штейнике и спряталась тут за одной из колонн?
— Все так и было.
— Когда ты заметила, что он преследует тебя?
— На лестнице, после того как ушла Мансфельд. Тогда я и побежала на сцену.
— А он искал тебя, открыл вот эту дверь? — Маркус указал на дверь рядом с грузовым лифтом.
— Да.
— Ты видела, как он вернулся в коридор?
— Видеть не видела, но слышала шаги.
— Как, собственно говоря, Штейнике относился к твоему мужу, ведь тот был его шефом?
— Когда как, — Клаудиа убрала упавшую на лоб прядь волос. Механический, но от этого не менее грациозный жест тронул Маркуса отзвуком смутного воспоминания. — Эберхард был невысокого мнения о Штейнике, — продолжала она. — Называл его велосипедистом, выигрывающим одни утешительные призы. Примерно недели две назад они поссорились из-за одной инсценировки, которую Штейнике собирался осуществить в дрезденском театре. Эберхард раскритиковал на худсовете план. И в конце концов любезно согласился… заменить своего заместителя.
— Как это назвать? Гм… предположим — нечестное соперничество?
— Возможно, — она пожала плечами. — Эберхард никогда не был особенно разборчив в средствах, когда чего-то добивался.
— А кто же поставит спектакль теперь… когда твоего мужа больше нет?
— Понятия не имею… Режиссеров у нас отнюдь не пруд пруди. Может быть, все-таки отдадут постановку Штейнике.
— Так, так… — Маркус вытянул губы, словно собирался присвистнуть.
Этот молодой человек что-то чересчур часто мелькает в этом деле. Во время допроса начисто отрицал, будто искал в репетиционном зале не ноты, а что-то совсем другое. Но и нот он там не оставил… Конечно, память каждому может изменить, но…
— А известно ли тебе, — обратился он к Клаудии, — что после вашего столкновения тогда, днем, Штейнике не сразу пошел домой? Он еще долго прохаживался перед театром, как бы поджидая кого-то.
— Вот как… — она не проявила к этому сообщению никакого интереса.
— Его видел реквизитор Вуттке, возвращавшийся домой из поликлиники. Ну, и рассказал об этом моему сотруднику.
— Значит, так оно и было.
Маркус понял, что начинает пережимать с темой «Штейнике». Помимо всего прочего, в последние несколько минут он никак не смог сосредоточиться, одна идея накрепко засела в его мозгу и не давала покоя.
— Я вот еще о чем вспомнил, — начал он, собственно, для того лишь, чтобы, говоря о мелочах, спокойно поразмыслить о главном, проверить, не стало ли случайно вырвавшееся словцо ключом к искомой разгадке. — Примерно в девятнадцать часов по внутритеатральному радио был слышен какой-то разговор со сцены… точнее говоря, обрывки фраз… отдельные слова… Ты тоже их слышала? Поняла ты что-нибудь?
Вопрос этот крайне удивил Клаудиу. Подумав некоторое время, она решительно покачала головой:
— Нет, ни слова не поняла. Я в это время гримировалась, не до того было. Что-то трещало… гудело — довольно громко. Все мы подумали, Вестхаузен испытывает какой-то новый микрофон.
«Отвечает, как все», — подумал Маркус.
— Ну, ладно! — Он принял неожиданное решение. — Прошу тебя, встань за ту колонну, где стояла сегодня днем.
Он проводил ее до места, огляделся и указал на обтянутый сукном подиум, отстоявший метра на три от колонны и отчетливо выделявшийся на черном фоне просцениума.
— Это тот самый занавес?
— Да.
— И шум послышался с той же стороны?
— Да, но сверху, от мужских гримерных.
