Жизнь сделать половодьем ночиИ знать, что Дант — мой ученикС его любовью к Беатриче!
8 декабря 1922
Московская Верона
Лежать сугроб. Сидеть заборы.Вскочить в огне твое окно.И пусть я лишь шарманщик старый,Шарманкой, сердце, пой во мне.Полночь молчать. Хрипеть минуты.Вдрызг пьяная тоска визжать.Ты будь мой только подвиг сотый,Который мне до звезд воспеть.Лишь вправься в медальон окошкаИ всё, что в сто пудов во мне,Что тяжело поднять букашке,Так незначительно слону.Ах, губы лишь края у раны;Их кличкой бережу твоей.Не мне ль московская ВеронаБыла обещана тобой?!Зов об окно дробится пенойИ снегом упадает вниз.Слеза, тянись вожжой соленой,Вожжой упущенной из глаз.Тобой пуст медальон окошка,Сугроб так низок до окна,И муравью поднять так тяжко,Что незначительно слону.
13 декабря 1922
Ночь слезопролитий
Нет! Этот вечер лишний, как другой!Тоска, как нянька, спать меня уложит,И взглядом распечатанный трамвайНебрежный профиль твой не обнаружит.Испытывай железом и огнем,Но не пытай предсказанной разлукой.Уже не долго мне таскать по днямЗа пазухой согревшиеся строки.Собаке можно подавиться костью,Поэт ли давится ломтем любви,Во имя слов: Восторг! — Любовь! и —Счастье! — Забыв иные худшие слова.Да, ты вольна в июль велеть морозу,А в декабре жасминами блеснуть!Всё, что дала, вольна отнять ты сразу,Но по частям не властна отнимать!За вечер кашля, ночь слезопролитий,За этот стыд еще не знанных мукПо мрачной территории проклятийСкакал, как конь без седока, язык.Впервые полюс человечьей скукиЯ — капитан страстей — открыл сквозь крик,И пусть на нем колышат эти строкиВ честь уходящей, как победный флаг!