облагораживается и, возвращаясь обратно к мужчине, поднимает его на следующую ступеньку. Вера презирает мои игры, пока я с ней, дорога наверх закрыта наглухо. Когда в голове туман – в сердце ненависть. Горький итог неудачного супружества…
Тот, кто с самого начала выбирает кривую дорогу, может жаловаться лишь на самого себя. Я использовал психометрию в личных целях и вот, пожинаю скорбные плоды своеволия. Главная задача психометриста – найти Мастера – так же далека, как в самом начале пути. Если не дальше. Тогда, в реховотской школе, рядом с Ведущим, мне казалось, будто цель совсем рядом. Только казалось!
Но одно я понял совершенно точно: никогда и никто не был мне ближе Ведущего. Жаль, что он исчез так бесследно…
Мой учебник – такая же дешевая популяризация, как и песни Веры, размен золотых червонцев на медные грошики. Мы стоим друг друга, не даром прожили столько лет бок о бок.
В общем-то, ничего, кроме позора и унижений, учебник мне не принес. Благодарные отклики толпы не в счет – все решает мнение узкого круга специалистов, а узкий круг встретил учебник весьма неодобрительно.
Теперь главное: отдел «железной кровати». Чем ты занят, мой дорогой, кому помогаешь? Новоявленным милитантам, очередной попытке загнать психометрию в прокрустово ложе государственности. Ты ведь знал мнение главного Мастера Х., но тебя оно не отпугнуло: хорошая зарплата плюс доступ к архивам перевесили запрет.
Ладно, если бы добился на этой дороге впечатляющих результатов, так нет! Корпишь в архивах, собираешь бумажки, пишешь обзорные статьи. Ради этого стоило взбираться на гору? Какой из тебя психометрист? Да никакой, признайся честно, ни-ка-кой! Впору заплакать, от бессилия перед каменной стеной, отделяющей меня от Космоса. Даже железная кровать не помогла.
Железная кровать… Я стараюсь не касаться этой темы, отодвинув ее в самые пыльные заколки памяти. Но что было – то было.
На третью зиму в Реховоте, когда мы еще жили в отдельном домике, я вдруг ощутил, что ночные бдения больше не приносят результата. К тому времени мои чувства сильно обострились, и поле Веры, даже спящей, мешало сосредоточиться. Помимо Веры, я ощущал поля соседей, а пьяное ухарство возвращающегося из паба запоздалого гуляки, выбивало меня из концентрации до самого утра.
Порыскав по окрестностям Реховота, я обнаружил на окраине заброшенный апельсиновый сад. Он начинался сразу за психометрической школой и тянулся до самой Нес-Ционы. Старые деревья продолжали плодоносить, но собирать и продавать апельсины стало нерентабельно – на рынке появились новые сорта, куда более сочные и красивые.
До сада приходилось добираться на велосипеде, я оставлял его у ограды из старых, растрескавшихся камней, полных пор, уютных расщелин и трещин, и пешком забирался в глубину сада, беспорядочно заросшего сорняками. Кусты черных колючек врастали в мягкие стебли лопухов, подорожник стелился перед чертополохом, вдоль влажного ствола мальвы карабкался вьюнок, бугенвилия опиралась на кактус, роняя лепестки на его иглы. От ограды уходили разбегающиеся тропки, с трудом различимые в зарослях даже при ярком свете луны, по ним я бродил до тех пор, пока лучи солнца не падали на вершину водонапорной башни, высящейся посреди сада.
Черная ночью, она краснела с появлением голубого сияния за горизонтом, когда небо начинало приобретать перламутровый оттенок, подобный чешуе только что вытащенной из моря рыбы. Несколько минут вершина была совершенно красной, затем, когда первые лучи выскальзывали из-под горизонта, она желтела, а выбоины между старыми камнями наливались чернотой. С появлением краешка солнечного диска красный цвет исчезал, желтизна коричневела, затем чернела, и когда восход полностью освещал башню, она приобретала свой естественный, черно-коричневый, с бурыми проплешинами, вид. Я садился на велосипед и ехал домой – завтракать.
Да, я вспоминаю ясно, был тогда декабрь, не настоящий, как в Одессе, а игрушечный, приличествующий скорее сентябрю. С годами я привык и страдаю теперь от холода даже когда на улице плюс пять, но та зима вызывала у меня только снисходительную улыбку.
Над Реховотом прокатилась буря. Ветер завывал за окнами, кроны деревьев колыхались, словно стада взъерошенных волн. Мне пришлось остаться дома, но на следующую ночь я обнаружил в саду многочисленные изменения. Часть ограды рухнула, некоторые деревья вырвало с корнем, другие потеряли большую часть ветвей. Пробираясь по тропкам, засыпанным листьями и сучками, я наткнулся на собаку. В зубах она держала кусочек какой-то падали и, завидев меня, злобно оскалилась.
– Успокойся, мне не нужна твоя еда, – сказал я собаке, но та, не поверив, продолжала рычать.
Я отвернулся и пошел в другую сторону, а собака метнулась к поваленному дереву и исчезла между корней.
Пойдя еще несколько метров, я сообразил, что исчезать ей, собственно, некуда: кроме нескольких кустиков чертополоха возле бесстыдно вывороченных из земли корней, вокруг было пусто.
Заинтересовавшись я вернулся, и, подойдя вплотную к дереву, замер: из черной дыры в земле исходил отчетливый запах подземелья.
К тому времени я еще не стал специалистом по истории реховотской крепости, кроме общей информации о «железной кровати» и связанных с ней чудесах я ничего не знал. В среде учеников нашей школы то и дело возникали разговоры, но тема не пользовалась популярностью среди психометристов. Такое отношение к ней определил Главный Мастер Х., ведь именно он, в знаменитом разговоре с Бен-Гурионом, потребовал замуровать все входы в подземелье и настоял на полном запрете исследований и раскопок.
Наверное, настоящий психометрист в такой ситуации прошел бы мимо подземелья, как проходят мимо прочих соблазнов, но я был испорчен художественной литературой – прочитанные небылицы бродили в моем организме, словно вирусы, бередя кровь и будоража воображение.
Спускаться вниз ночью я не решился, поэтому замаскировал вход обломанными ветвями и поспешил домой. Вооружившись лопаткой, фонарем и топориком я вернулся в сад на рассвете и немедленно устремился за приключениями.
Спустившись в дыру, я обнаружил, что корни упавшего дерева вывернули несколько камней из верхней части подземного хода. Дожди успели намочить только небольшую часть пола, прямо под дырой, а дальше, насколько доставал фонарик, простирался сухой коридор, облицованный плитами из обтесанного базальта. Коридор уходил в обе стороны, и я, не раздумывая, устремился в ту, где когда-то располагалась реховотская крепость.
Спустя несколько минут пятно дневного света скрылось из виду, и наступила тишина, плотно закладывающая уши. Страха я не испытывал, психометрист вышедший на мой тогдашний уровень, уже умеет распознавать опасность задолго до ее объективации. В подземелье было безопасно, судя по полю, тут уже много десятков лет не ступала нога человека.
Через десять минут ход закончился, и я оказался в большой пещере, абсолютно пустой. Потолок и стены покрывала копоть – следы пожара, уничтожившего крепость. Под копотью проступали вырубленные в камне рисунки, но разбирать, что они изображают, я не стал.
После недолгих поисков, я обнаружил лаз в углу пещеры и, основательно испачкавшись, переполз в соседнюю. В отличие от предыдущей, она представляла собой не вырубленное в скале помещение, а каземат, сложенный из огромных блоков.
С бьющимся сердцем я снова нырнул в лаз и переполз в третью пещеру. Железная кровать была рядом, я это чувствовал, я был уверен и не ошибся. Правда, до нее мне пришлось преодолеть еще с десяток казематов, как следует поработать лопаткой, расширяя лазы и до крови ободрать локти и колени.
Вот она – в точности, как описывали в рассказах. Металл по внешнему виду напоминал нержавеющую сталь. Спинки украшал затейливый узор из виноградных листьев, вперемежку с головами баранов. Кровать покрывал толстый слой пыли, я сдул, счистил ее, как мог, и улегся.
Зачем я это сделал? Тогда мне казалось, будто кровать, словно трамплин, подбросит меня к самому концу пути, поможет проскочить годы ученичества. Но я ошибся.
Прошло полчаса, или час, или три – время исчезло. Я не спал, уснуть в такой обстановке оказалось невозможным, но странные мысли клубились в моей голове.
Мне почудилось, будто я превратился в кровать, ту самую, на которой лежал. Мироздание кружилось вокруг меня: звезды, солнце, луна. Железо оказалось теплым, с душой; грело, слова всякие нашептывало. И
