упавшему практически в обморок Моргатому посоветовал: – Вас попрошу остаться, неизвестный полезный товарищ.
В квартире капитана первого ранга в отставке Никиты Никитича Хайченко за квадратным кухонным, будто салагами первогодками до блеска выдраенным столом восседали четверо. Посреди глянцевой доски сиротливо кособочилась начатая бутылка водки, да в тарелке блокадными пайками топорщились кубики бородинского хлеба, и пара соленых огурцов кругляшками нарезки прикрывала срамную наготу ободранных боков вяленной в детстве воблочки.
В кухне почти царила тишина, редкие реплики сидящих казались хлопками петард, и Альбина Хайченко испуганно оглядывала до спартанского изнеможения вычищенные углы – мойку, посудный шкафик и отшлифованную эмаль холодильника – но никто со стороны не вглядывался в чуть употребляющих; обычно вылезавшие при шумном застолье и усаживающиеся в уголках барабашки и домовые, а также случайные мелкие зажигатели зажигалок, чиркуны спичек и маломерные двигуны блюдец и бряцатели закатившихся монет – те, что всегда с удовольствием глазели на чужие возлияния, то есть мелкая дружелюбная нечисть – все попрятались и скрылись в щелях, не дождавшись веселья.
– Пойду я одна, а ну вас всех на… – сообщила Альбинка и зло зажалась. Все эти выдумывали глупое и пустое. – Девка моя точно у них сидит, душой чувствую распростертой, с Ахункой гипнозным и подзаборной братией, погибает. Отцу звонила, так в музее нет, у благоверного бывшего и в помине – отца помойного. Одни… инсультные бабки, не могут двух слов подвязать, карги. Ее туда почему тянет – мы скучные.
– Мы не скучные, – возразил слесарь, рассматривая, будто впервые увидел крест на своей могиле, разводной ключ. – У нас четыре вызова не обслужено, твой – пятый.
– Я тебя не зазывала, – обиделась хозяйка. – Сам приперся. Привык уже к чистой самобранке скатерти-простынке, конь македонский.
– Вызовы погодят, не затоплются, поди, – задумался слесарь. – Тебе, Альбина Никитична, все одно переться в чертову парилку без сопровождающих ее лиц несподручно. Надо хоть какой струмент иметь – разводной, гайковерт, может, краны латунь несломленные. А то что у тебя за вид, женщина без определенного места.
– Собака! – назначила Альбина близкого знакомого. – Вид мой ему не показался. Собака, на сене улегся и воет. Как за места трогать – так определенно женщина, вся ряшка вспотеет от улыбок, а как…
– Не плюйтесь вы взаимно, – остановила спорящих сотрудница отдела писем Фирка. – Как и решили, Альбиночка, вдвоем туда сейчас потянемся и всю эту кодлу разбомбим. Ты что, зря убиралась! И я так могу, если очень захочу. И стирать могу.
– Очень красиво все вымытое, Альбина Никитична, – решил подлизаться слесарь. – Выскобленное до шкуры. И правильно говоришь, придет дочка в совсем другую хорому, поглядит – не четырехкомнатная площадь, а космический полигон отрасли, встречай хоть Юрия Алексеича пирогами, царствие ему небесное.
– Какого Алексеича? – пробурчал сидевший скособочившись в своем знаменитом плаще и до этого угрюмо думавший вохр Горбыш. – Царевича?
– Космического Гагарина в водоотталкивающих скафандрах, которые без протечек, – пояснил слесарь. – Начистила не зря. Дочка скажет: мамаша, вы неотразимая женщина. От вас чистота кругом отходит и прет. И свет сквозит, как от неподбитого фонаря. Остаюсь здесь коротать юность, чтобы потом спокойно отыскать половину.
– Чего половину? – опять вскинулся погруженный в фонтан мыслей вохр.
– Вам, Горбыш, не понять, – фыркнула Фирка. – Вам обе половины подавай сразу. И в баню с вами поезжай на задворках скособоченного сруба с дощатым туалетом. А чтобы девушкам цветы подарить или вечером помочь корреспонденцию разобрать, или еще какое кино, – так всегда мотоциклетка барахлит.
– Девушкам половина нужна – задумчиво закончил слесарь. – Это нам целиком подавай, прошедшим воду и медные трубы с кранами. Найдет твоя девчушка, Альбина Никитична, себе хорошего половину – ученика слесаря или башковитого молодого фрезеровщика с училища ФЗУ… С колледжа… А то, глядишь, краснодеревщика-реставратора категории, всю жизнь, как лакированная, проваляется с пирожным. То-то жизнь!
– Да пошли вы все, сказки матери плести-на, – возмутилась хозяйка. – У меня беда, а им пирожные в постель подавай.
– Я тебя одну не пущу биться, – твердо заявила Фирка, сурово нахмурившись. – Как решили, вместе. Ты мать, я не мать, но мы обе теперь не разлей ледяная вода. Ты от мужа пострадавшая девушка, я – от твоего обозревателя-любовника ошпарилась. Мы теперь боевой катамаран вооруженных ниже ватерлинии женских сил.
– Чертеж нужен. План, – сник несколько слесарь. – Ежели бы наши слесаря умели чертеж читать, им и в европах цены не было. План. Какой у них где задний проход. А то по фейсконтролю врежут, и будешь зубы медные по утрам разводным вкручивать.
– Ну-ка плесни на донце, обнови, – велел Горбыш Фирке, указывая на свою рюмку. – А то план не склеивается.
И в ту же секунду в квартире зашелестел зубоврачебной дрелью противный зудящий входной звонок. Через пару минут хозяйка вернулась в кухню, а вслед за ней появился на пороге нерешительный неизвестный господин. Правда, господином он назван оказался условно, ибо был это не кто иной, как замаскированный двухдневной щетиной космический болтостроитель Ашипкин собственной невзрачной персоной, о невзрачности которой, может быть, говорили еще революционные вожди.
– Вот, – представила появившегося хозяйка. – Этот заявился, гусь. Клянется печенкой, скоро здесь появится Алексей Павлович Сидоров, и все проблемы решатся сами собой. А пущу я его на порог, твоего Сидорова! – вдруг вспеснула руками Альбина, и злые слезы пронзили ее щеки. – Или спущу на него… вот этих псов, – и она невнятно, голым локтем ткнула на слесаря и вохра. – У нас проблемы.
Тут прибывший Ашипкин откуда-то из-под кургузой курточки вытянул две банки красивых рыбных консервов – частик и ледяная в томате, и установил, явно тушуясь, на стол:
– Мне бы Алексея Павловича чуть обождать.
– Ты, Альбина Никитична, на этого не кричи… те. Он, может, и хороший человек, – заметил слесарь, разглядывая консервы. – Вы какой профессией владеете? Не слесарь?
– Инженер был по космическому болтостроению. Запускал изделия. Но надышался гептилов, комиссовали. Однако не слесарил, недоучился. Извиняюсь. Своими руками ничего, кроме… Так, с немецкого словаря поворошить или… на раскладушке ночую. По металлам руками не могу. Вот даже завинтку металлическую плохо скручиваю, – и новенький установил на стол четвертинку с серебристо сияющей головой.
– То-то вижу, ваш образ нам чуть мерещится. Пускай что ли сядет человек, неудобно, – посетовал Горбыш. – Подвинься, Фира, на стуле, пусть гражданин с дороги пять минут отдохнет. Видно, запарился… На раскладушках ночами – никогда сон хороший не проснется. Это уж проходили со школы, будь она… А что руками по металлу не получается, это не всем бог дал. Вон слесарь, – и Горбыш ткнул в соседа, – тот на спор может всю женщину разводным раздеть, включая отмычку бюстгалтеров. И не повредит. Или отверткой копейку с пола поднимает за секунду.
– Мы не пьем, – неприязненно Фирка отодвинула «четверть». – Сам подвинься, раскормил задницу в мотоциклетке, думаешь, все такие худые?! Мы не пьем, у нас бабка Дуня дала средство против пьянки. И мы завязали… узлом, редко развязываем. Не за что пить.
Но все-таки гостя усадили между слесарем и вохром, сдвинув два стула. И открыли подходящим ключем прячущиеся в томате деликатесы.
– Личность мне ваша чуть знакомая, – сообщил последнему прибывшему вохр. – Не пересекались ли тут на днях на маршрутах доставки адмиральских возле другого адреса? Я еще на мотоциклетке к Груне подъехал сбоку из переулка.
– Что-то и ваша личность мне мерещится, – мирно согласился господин Ашипкин. – Но у вас больно вид представительный, немудрено спутать с каким другим образом. С большого парада строем или награждением членов донского войска. На днях только видел по ящику.
– Это да, – степенно согласился вохр.
