Но не все индейцы вышли на «тропу войны», племя пенсильванских делаваров решило креститься и перейти в квакерскую религию, основанную на идее отказа от войны и непротивления насилию. В 1771 году они подчинились уговорам немецких миссионеров и переселились в эти края, основав деревеньку Нэденхутен. Выбросив томагавки, луки и ружья, разводили лошадей и скот, пахали землю и готовы были подставить правую щеку, если ударили их по левой. Но американцы не верили в их благие намерения, считая, что они просто затаились, чтобы ударить когда-нибудь в спину.
В марте 1782 года отряд народной милиции под командой полковника Дэвида Вильямсона ворвался в эту деревню и согнал ее обитателей в церковь, чтобы те смогли перед смертью помолиться. Все 90 человек, включая детей и женщин, после молитвы были вырезаны.
Вскоре их некрещеные родственники из племени алгонкинов сподобились пленить полковника Вильяма Кроуфорда, который никакого отношения к этому преступлению не имел, а замещал Вильямсона, будучи начальником того самого преступного милицейского отряда. Они привязали его к колу на длинной веревке и разожгли вокруг костер. Перед тем они обрезали ему уши и гениталии, головешками проткнули кожу, а еще прожгли ее порохом, стреляя вплотную холостыми патронами.
Вильяму еще повезло – его так ненавидели и не уважали, что позволили показать свое геройство под пытками всего пару часов. Чем больше респекта имели индейцы к своему противнику, тем дольше они его истязали, давая при этом ему возможность проявить мужество.
Комендант французской крепости на озере Гурон Анту ан Кадиллак оставил в конце XVII века описание варварского обычая казни пленников, попавших в руки ирокезов: «Женщина приводит пленника к себе в вигвам, натирает его благовониями, кормит и уговаривает быть мужественным перед предстоящей казнью. Неожиданно ее женственность трансформируется в ярость, и она призывает тени сына, мужа или отца, погибших от рук врагов. Она кричит: «Приди, мой сын, сегодня у нас в твою честь пир с жареным мясом, прими в жертву этого мужественного воина. Радуйся, сын, его мы поджарим, вырвав перед тем гениталии, мы будем пить из его черепа, сняв прежде скальп».
Приходит один из воинов и сообщает: «Мужайся, брат, мы собираемся тебя сжечь». В свою очередь тот отвечает: «Все нормально, и спасибо за новость, которую ты мне принес».
В то же время ужасный крик разносится по лагерю индейцев, который называется «сакакуэ». Они волокут пленника в середину круга и привязывают к столбу. Эти приготовления, которые любого могут привести в ужас, дают жертве возможность проявить презрение к тиранам. Он поет песню смерти мужественным голосом, вспоминая все свои победы над врагами и казни, которым он подвергал их перед сожжением. Он уговаривает врагов не миловать его, а поступить с ним как с настоящим воином. Я не думаю, что он здесь абсолютно искренен, но ведет себя непоколебимо и остается спокойным.
Но пора начинать бал и смотреть, как главные актеры танцуют. Вначале у пленников вырывают ногти из пальцев рук – медленно, один за другим; потом приступают к зубам. Пальцы без ногтей они помещают в свои трубки и выкуривают их – один за другим. После этого приго товления к пиру пять либо шесть трудяг с помощью головней жгут его запястья, щиколотки и темечко. Они не оставляют это развлечение до тех пор, пока не добираются до костей. Потом его шею украшают ожерельем из раскаленных докрасна томагавков.
Каждый участник пира отрезает ножом кусок ляжек жертвы, поджаривает его на костре и съедает без специй. А у женщин наготове чайники с кипятком, из которых они поливают кровавые раны на заднице.
Время от времени они накаленными прутами протыкают его шею и подмышки. Они жгут его гениталии берестой, дающей жаркое и проникающее внутрь пламя.
Может показаться, что любой, подвергающийся такой казни, должен кричать и молить о пощаде, но большинство казнимых издеваются над мучителями, обзывая их трусами и бабами, у которых не хватает мужества изрезать их на куски. Если же какая-то часть их тела еще не обожжена, они сами на нее показывают, говоря при этом: «Если вы окажетесь пленниками моего племени и будут вас жечь, не просите пощады – настоящий воин должен умереть, как я».
Под конец они снимают с жертвы скальп и посыпают горячим пеплом и песком кровоточащий череп, а уж потом отрезают голову. Причем вся деревня издает радостный крик, словно одержали они великую победу.
Любой читающий эти заметки может посчитать, что подвергшийся подобным пыткам должен умереть во время этих издевательств – ведь у человека не остается ни нерва, ни артерии, которые бы не были бы сожжены или не вырезаны ножом, но то, что я пишу, – абсолютная правда. Этот ужасный обычай особенно практикуется среди племен ирокезов, которые жгут своих пленников по сантиметру и продлевают удовольствие на четыре-пять дней».
Вот такую «веселенькую» историю узнал я про здешние нравы, едучи под мирным солнцем благополучной Америки. Двигался я к городку Старый Вашингтон, где был ипподром и имелась возможность пристроить лошадь в конюшню. Мне дали телефон Эда, владельца тяжеловозов породы першерон. После моего звонка он приехал на ипподром, нашел Ване стойло, но ни сена, ни зерна не дал. Пришлось цыганить по соседству, мне к этому не привыкать – вскоре у Вани все было.
Шлендрая по ипподрому, я оказался свидетелем объездки молодой кобылки, предназначенной для рысистых гонок. Хозяин привязал ее позади коляски, и старая, опытная кобыла потянула ее за собой. Молодуха упиралась, ржала, падала на колени, моталась из стороны в сторону и не хотела смириться с судьбой. А предстояло ей быть запряженной между оглоблями и мчаться кругами в жажде победить соперников и украситься ожерельем с голубыми лентами. И никуда она не денется – обломают ее вскорости, и забудет она о лугах зеленых да жеребцах холеных.
Для ночевки мне отвели заброшенную кузницу. Завесил я разбитые окна пластиком, забил тряпьем щели в дверях, нащепал лучин, затопил буржуйку – ну, чем не рай!
Опосля нарезал колбасы, насадил на шампур, из вешалочной проволоки скрученный, и через минут двадцать был готов шашлык по-старовашингтонски. Том дал мне с собой пару бутылок самодельного вина, и оно под шашлык очень даже пригодилось.
Вспомнилось, как вот так же, лет 35 назад, сидел я около буржуйки на станции Яя, и выла пурга, заметая до осей старый «столыпинский» вагон, в котором мы жили с приятелем Славкой Сахаровым.
Приехали мы туда сразу же по окончании школы с над еждой внести свой вклад в строительство светлого будущего нашей Родины. Возводили там тяговую подстанцию для электрификации железной дороги Москва—Владивосток. Ох, какими наивными и счастливыми мы были! Ведь в коммунизм верили и отдавали все силы любимой Родине, здоровье гробили за светлое будущее. И нет уже той великой Родины. А вот есть эта буржуйка в Старом Вашингтоне.
За ночь подвалило изрядно снега, но ехать все-таки было можно. Я решил остановиться в Зейнсвилле, где находился Музей первой национальной дороги. Надо было успеть до его закрытия. Музей был посвящен постройке первой в стране мощеной дороги, соединившей к 1840 году столицу США с удаленным на 1000 километров городом Вандалиа, что в штате Иллинойс. Была она шириной 21 метр и послужила прообразом современных дорог Америки. Что-то типа нашего Владимирского тракта.
За пару километров до музея пришлось свернуть в объезд – мост оказался на ремонте. Получился крюк километров в восемь, и когда я приехал к музею, тот уже закрывался. Директор Алэн Кинг опускал флаг с флагштока, но, узнав, что я еду на телеге по этой самой национальной дороге, он позвонил на местное телевидение, а до приезда телевизионщиков позволил посмотреть экспозицию.
Наибольший интерес для меня представляла коллекция типов сбруи, использовавшейся для запряжки лошадей в прошлом веке. В огромные телеги – прообразы современных грузовиков – загружалось несколько тонн груза и перевозилось шестеркой лошадей на сотни километров по этой самой дороге. Тормозными колодками служили подошвы старых башмаков. Теперь-то мне стало понятно, откуда взялось выражение – «тормозной башмак».
Половина экспозиции была посвящена памяти знаменитого в первой половине этого века новеллиста Зейна Грэя. В честь его предков и был назван город Зейнсвилль. Здесь он родился и несколько лет работал дантистом. Но захватила Грэя жажда писательства и славы, для чего он и переехал в Голливуд. Там он написал более ста новелл о завоевании Дикого Запада пионерами-поселенцами. Эти его придумки послужили сценариями вестернов – фильмов о бесстрашных ковбоях, сражавшихся за свое место под солнцем прерий. Воплощением ковбоев на экранах и самым знаменитым актером той поры был Джон Уэйн, портреты которого висят в домах многих американцев, рядом с портретами Джорджа Вашингтона и Авраама
