высоко интеллигентный. Кроме того, по лагерям мы все уже пятый год циркулируем и вполне вросли в ировскую демократию, даже должности хорошие занимаем: изобретатель — переводчик при директоре, инженер киношку крутит, а экономист — куда выше: продуктовый кладовщик! Сами понимаете, что это значит! Не какой-нибудь подметайло, что за 12 долларов в месяц весь день с совком по лагерю фланирует. Это самцам-полковникам подстать или там какому-нибудь профессору философии… А мы все высококвалифицированные!
Вот и утро. Дивное, ясное, блещущее утро в Италии — стране красок и звуков. Ее славные традиции и нами восприняты.
— Addio la bella Napoli… — затягивает инженерша.
— Выходила на берег Катюша… — вторит ей экономистиха.
— Журавель, мой журавель, журавушка молодой! — подхватывает пара вернувшихся из ночного похода самцов-капитанов, а из запертой ушедшим хозяином-доктором клетушки потрясающий хрип радио сообщает о ходе футбольного матча в Милане.
— Ты бы садился работать, — пилит меня жена, в «Часовой» очередной очерк пора послать, да и в «Нашу Страну» тоже…
Умная у меня жена, всегда напомнит во-время. Сажусь и пишу.
— Тут у тебя не совсем ясно, — заглядывает она мне через плечо, — смотри: «Журавель в современном понимании служит катюшей в Наполи». Проще надо, популярнее…
— Да, конечно, надо проще… Умная у меня жена, деликатная и тонкий критик. Только я лучше почитаю. Кстати, Ариадна Владимировна Вилльямс свою чудную книгу о Пушкине прислала… Такая добрая…
— Широка страна моя родная…
— Санта Лючия, а дальше не знаю.
Как это у них складно получается. А вот Тыркова-Вилльямс чушь какую-то несет: «в Шикиневе Шупкин встрелил Теспеля»… Откуда она их взяла? Ах да! Пушкин — Пестеля… Пожалуй, я лучше погуляю…
— Лоллюшка, — спрашиваю я сына, — ты целый день бегаешь, скажи, где здесь поближе тихое место?
— Очень просто, — отвечает тот, — у соседа Джузеппе в его саду.
— Но он не пустит! Там его оранжи…
— Как это не пустит, — снисходительно улыбается сын, — я его Бенно вчера нос в кровь разбил. А ты — не пустит!
— Так вы же враги теперь…
— Ничего подобного — лучшие друзья! Завтра через горы в Сорренто вместе пойдем… Собирайся!
Пришли, и Бенно отпер нам ворота. Хотя на нем была только одна штанина и умывался он, вероятно, в последний раз лишь в день Всех Святых, при их общей помощи, т. е. месяцев пять назад, но его протекция стоила больше, чем письмо Леона Блюма о реквизированных липарийцах. После нескольких его слов, вернее, шипения с присвистом, именуемого неаполитанским наречием благородного языка Тассо, папа Джузеппе поставил на землю корзину со свежими синеватыми фигами и произнес почти по-итальянски:
— Пер пьячеге, синьор джорналисто, весь мой сад ваш! Вы можете отдыхать в нем, гулять, вдохновляться вашими высокими мыслями и писать… Жест, сопровождавший эти слова, был достоин Людовика XIV, показывающего Версаль инфанте Кастильской.
— Даже писать! Вы добрее, чем Сан Пьетро у райских дверей, расшаркиваюсь я, загребая ногой историческую пыль Везувия. В Италии, ведь, все историческое. Штаны падроне Джузеппе — на этот раз обе штанины — явное тому доказательство. Могу я поместиться в том углу, в тени ваших чудных оранжей?
— Всюду, куда ведет вас ваше сердце, но там Интеллидженто (Интеллидженто по-итальянски употребляется в значениях умный, мыслящий, сознающий.).
— А он, этот интеллигент, очень много поет? — спрашиваю я упавшим голосом.
— Синьор-иностранец, — снисходительно улыбается потомок Данте, — он не знает, что в Италии поют величайшие артисты мира, а ослы ревут… Мы назвали его Интеллидженто, т. к. он исключительный, гениальный осел, он знает все дороги в округе, свое место на базаре в Ночеро и ревет только тогда, когда хочет кушать… Ну, разве он не достоин этого имени?
— О, безусловно! — искренно восхищаюсь я, грацие, синьор! Бежим, Лоллик! После обеда мы здесь!
Обед в нашем бараке мало чем отличается от раута всей Ассамблеи ОН. Меню, правда, несколько короче, но зато политическая настроенность много полнее и напряженнее.
— Петр Семенович, слышали? — кричит со своего конца продуктовый экономист. — Папа Римский со Сталиным союз заключил!
— Не может быть!
— Достоверно! Мне один серб говорил, а он от итальянца узнал, тот по радио слышал. Даже соответствующую булку Папа выпустил.
— Может быть, буллу? — робко вставляю я.
— Много вы понимаете! Раз я говорю — верно. Сам от чеха слышал.
— Значит, ватиканские подарки кончились! — вздыхает мать православно-католического младенца. — Чтоб ему, Сталину, черт…
Непредвиденный инцидент нарушает порядок дня. Котенок камчатской инженерши нарушил территориальный суверенитет пражского изобретателя. Комиссия в составе доктора, экономиста и двух самцов подтвердила явные доказательства под его кроватью. Инженерша негодующе пронеслась с ведром и тряпкой, но обсуждение продолжается.
— Да, вытерла, но запах-то остался, — негодует изобретатель.
— Возьмите мятных капель в амбулатории, да и все тут! Прысните весь флакон, благо бесплатные…
— Дело не в бесплатности! Я сам тысячу лир дам! Дело в принципе…
— Есть о чем говорить!
— Нужно говорить! Можно еще многое сказать! Воздух-то один во всем бараке… заинтересована общественность! Русская свободная антисоветская общественность… Поймите!
Но я уже поел. Торопливо рассовываю по карманам карандаши, табак, очки… бегу, но на пороге меня перехватывает потягивающийся изобретатель-переводчик.
— Борис Николаевич, дайте «Нашу Страну» почитать от нечего делать после обеда. Вы сегодня получили.
— Сколько я вам уже говорил, Петр Семенович, я коммерческий представитель «Нашей Страны» и еще четырех газет… Подпишитесь — получите!
— Подпишитесь! Это 250 лир в месяц! Откуда у меня деньги!
— Да, ведь, вы 24 тысячи как переводчик получаете… на всем готовом!
— Мало ли что… Вы сами говорили, в Риме триста оседлых русских семей, а подписчика — два… Они там и сто тысяч получают, собственные магазины имеют… На газету тратиться, это, сами понимаете, непроизводительно… Дайте хоть «Часового»…
— И «Часового» не дам!
— Это называется русский человек, — презрительно бросает сбоку экономист, — русской идее служите, а русским людям помочь не хотите…
— Да какой-же вы русский, — начинаю злиться и я, — записаны вы украинцем, а жена — балтийкой… На нее и ашшуренс в США получили… Ну, и читайте свою ридну мову.
— А коли я на ней ни гу-гу! Записан, верно, это — тактика. Но в душе я руссее вас… Да-с. А вы Сталину служите, свободного русского слова нас лишаете…
— Лоллюшка, скорее!.. — ору я и вылетаю пулей. Позорное бегство сталинского клеврета…
…Но мы уже в саду. Сделать стол из старых ящиков — одна минута. Я сажусь и пишу… пишу…
О ты, Италия, подлинно благословенная Богом страна! Твои небеса всегда ясны! Не видишь, как окутывает землю твой тихий вечер… При свете этой огромной оранжевой луны, кажется, и читать можно.
