только двоих бомжей знал. А у меня десяток других есть. Дымовуху напустят. Да и нет его уже. Я, кажись, подорвал его…
– Так подорвал или нет?
– Не знаю я! Неохота мне было завал голыми руками разгребать. Самого волной шарахнуло.
– А бомбы? – Переменил тему Председатель «РНИ»
– Они уже у хачиков. Заведены, заряжены.
– Кто их знает?
– Только я. Четко.
– Ну, ладно… – Задумчиво сказал Васильченко, – А что с этим, твоим другом?
– Каким другом? – Не понял Говорков.
– Который за тобой гоняется.
– А-а-а… Я ж говорил – подорвал… – Протянул Бешеный, и Тихон отчетливо услышал хруст пальцев, – Женку его мочкануть хотели, припугнуть чтобы. А она живучая оказалась. Я в больничку машину послал, а эта сука под охраной была. Всех моих – того… А сам он… Гэбист. Жил мужиком…
– Ты говори, может он здесь тебя найти, если жив остался?
– Сурово спросил Владимир Иванович.
– Да ни в жизнь. Твой адрес только у меня на компьютере. А влезть в него невозможно. Я крутую защиту поставил. Коростылев чуть не рассмеялся, вспомнив о крутости защиты на той персоналке. Но упоминание о бомбах и хачиках, кавказцах, их обладателях, заставило Тихона всполошиться. Это придавало делу новый поворот. Если до того, Шрам планировал просто убрать Бешеного, несмотря на строгий запрет Загоруйко, то теперь Говоркова следовало сперва допросить. Разговор тем временем закончился. Васильченко, раздраженный донельзя, материл всех попадавшихся ему на пути к лимузину. Сам хлопнул за собой дверцей, и кавалькада машин покинула территорию дачи. Подождав немного, Шрам спустился с дерева. Внизу все было спокойно. За его машиной так никто и не следил, и Коростылев рванул в Москву, за шприц-тюбиками с сывороткой правды. По пути он строил планы захвата этой дачи.
LII. БЕШЕНЫЙ НА ДАЧЕ.
При свете редких желтых лампочек, Савелий Говорков шел по узкой дорожке около рельсов. Мимо с грохотом проносились метропоезда и, еще издалека слыша их приближение, Бешеный вжимался в ребристую стену, чтобы его не снесло воздушной волной прямо под стучащие колеса. Когда он добрался до станции, это оказалась Красносельская, Савелий осмотрел себя. Его новый костюм оказался во многих местах порван, заляпан грязью, в ботинках хлюпало. Пассажиры, косясь на него, морщили носы и старались бочком отойти подальше. Купание в подземной речке сделало его одежду, а с ней и самого Говоркова, источником труднопереносимого зловония. Показываться в городе в таком виде значило немедленно обратить на себя внимание легавых. Дожидаться ночи тоже смысла не имело. Можно, конечно, было позвонить кому– нибудь, чтобы его встретили, но этого не позволяла гордость Бешеного. Предстать перед подчиненными в таком виде было выше его сил. Внезапно Савелий вспомнил о даче Васильченко. Она располагалась под Загорском, и там можно было и переодеться и отдохнуть. Охрана его знала, как-никак все они были в его подчинении, но не прямо, а косвенно: личная охрана Председателя партии «РНИ» набиралась Бешеным. Кроме того, после таких приключений оставаться в Москве было не только глупо, но и опасно. Если Карась связан с секретными структурами, за головой Савелия должна уже идти охота по всему городу. Оставалось, правда, неясным, жив сам Коростылев или нет. Но, для собственного успокоения, Бешеный предпочитал думать, что его противника завалило в тоннеле, и теперь опасаться больше некого, разве что кто-то другой пойдет по его следу. Но на это нужно время, а оно работает на Говоркова. Доехав до Комсомольской, Бешеный поднялся наверх и, найдя электричку, следовавшую до Загорска, нагло улегся на сидении и притворился спящим. Без проблем доехав до города, Савелий вышел и направился к даче Васильченко. Говорков несколько раз бывал там, но всякий раз он был «на колесах» и ему казалось, что это очень близко от станции. Но идти пешком оказалось и дольше, и труднее. Проклиная все и всех, Бешеный шел по обочине дороги. Мокрые носки уже давно натерли мозоли, каждый шаг доставлял боль, и на ум Савелию пришло сравнение с Русалочкой. Эта нелепая мысль развеселила Говоркова и, перебив слегка таким образом абстиненцию, он зашагал бодрее, прекратив обращать внимание на неудобства. До дачи он добрался лишь когда стемнело. Все тело ломило, оно требовало очередную дозу наркотика. Взяв себя в руки, Савелий прошел по гладкой дорожке к даче. В доме за коваными воротами горел свет. У самих ворот дежурил охранник. Он, заметив Бешеного, который без сил привалился к решетке ворот, навел на него дуло автомата:
– Проваливай, бродяга! Савелий вгляделся в его лицо, пытаясь вспомнить, как же зовут этого парня. В голове мелькнула странная польская фамилия со множеством согласных в начале, и Говорков неуверенно спросил:
– Снжовский?
– Снжавский. – Машинально поправил охранник и опустил оружие, – А ты кто?
– Работодатель, бля. – Устало проговорил Савелий. – Открывай! Еще с полминуты парень вглядывался в лицо Бешеного и вдруг, узнав, вытянулся в струнку и зачем-то отдал честь:
– Сержант Строшек Снжавский.
– Ты меня впустишь или нет?! – Говорков был совершенно измотан и ему были безразличны все звания, условности, лишь бы уколоться, добраться до ванны и смыть с себя всю мерзость, облепившую его тело. Засуетившись, сержант отворил одну из створок и впустил Бешеного. Тот, не обращая внимания на охранника затопал по дорожке к дому, ругая при этом Васильченко за то, что дорожка эта шла не по прямой, а полукругом, и, значит, чтобы дойти, нужно было сделать гораздо больше шагов. У дверей его встретили по-другому. Очевидно страж ворот предупредил своих коллег в доме о посетителе. Перед Савелием раскрылась дверь, и он, не глядя на подобострастно лыбящегося охранника, потребовал:
– Морфий. Потом ванну и массажистку. И повалился в роскошное кресло, обитое синим бархатом. Через минуту появились трое парней. Один из них нес одноразовый шприц и упаковку ампул.
– Какой дозняк? – Спросил тот, что собирался делать укол.
– Два… – Выдохнул Бешеный. – Нет, три… Два миллилитра наркотика лишь сняли бы наркотическое похмелье, три должны были привести Савелия в слегка приподнятое состояние, которое ему было необходимо, чтобы вымыться по-человечески. Парень споро вскрыл ампулы, набрал в шприц прозрачную
