Рюрик!
— Рюрик? — удивилась Наташа. — Что за странное имя?
— Странное, не странное, а он всем рассказывает, что его отец плавал на 'Рюрике', вот его так и прозвали.
— Но, может, это правда?
— Откуда, — махнул рукой милиционер. — Беспризорный он. И родители неизвестны.
— Известны! Что ты понимаешь, мусор, известны! — закричал воришка и даже попытался лягнуть постового.
— Вот. Еще и сопротивление властям, — спокойно констатировал милиционер. — А вас, товарищи, попрошу пройти со мной. Протокольчик надо составить.
— Видите ли, товарищ сержант, я тороплюсь на заседание в Наркомфин, — начал было Наташин спаситель.
— Справочку дадим, справочку! — заверил его сержант, одной рукой таща за собой вора, а другой слегка подталкивая их перед собой.
Молодого человека, как знала теперь Наташа, звали Борис Викторович Бессонов. Он родился в 1900 году и был на год моложе Наташи, что она отметила с некоторым сожалением.
'Сожалеет она! — ехидно хмыкнул внутренний голос. — Уж не рассматриваешь ли ты его как потенциального мужа, проехав с ним в трамвае две остановки! Ведь иначе тебе было бы все равно, сколько ему лет'.
— Подумать только! — с восхищением сказал Борис, едва они вышли из участка. — Вы — воздушная гимнастка. Первый раз вижу живого акробата. Из цирка!
Она посмеялась про себя слову 'живой', но внешне её лицо осталось бесстрастным. Еще подумает, что она с ним кокетничает!
— Вы опаздывали на заседание, — напомнила она.
— Но я же не могу раздвоиться и быть одновременно в двух местах! — он потешно развел руками. — Ведь я все ещё в участке, и выпустят меня из него не раньше, чем через полчаса!
— Как это?
— Так. Я попросил сержанта указать в справке лишние полчаса.
— И он согласился?
— А почему бы и нет? Я честно признался, что хочу проводить вас домой. Или в милиции — не люди?
Борис произнес это с восточным акцентом, и Наташа, не выдержав, расхохоталась.
— Слава богу! — нарочито восторженно сказал он. — А то я уж бояться начал, что вы никогда не смеетесь.
— А если я живу так далеко, что вы в полчаса не уложитесь?
— Обижаете, — сказал он и произнес на память её адрес. — Вы же сообщали его сержанту, а я был весь внимание!
— И что вы ещё запомнили?
— Что вы — вдова и живете вдвоем с дочерью.
— Вы — опасный человек!
— Опасный. Но не для красивых и умных женщин.
— То, что я красивая, понятно, каждый видит, — пошутила Наташа, — но как вы определили, что я ещё и умная?
— Хотите услышать, так сказать, развернутый комплимент? Извольте. В необычной ситуации вы не растерялись…
— Это говорит вовсе не об уме. У меня профессия такая: не теряться в трудных ситуациях. Вот я по привычке и сконцентрировалась.
— Ладно. Как вы излагали сержанту случившееся: четко, спокойно, без лишних слов…
— Немногословность — вовсе не синоним ума. А если меня вообще всего на две фразы и хватает?
Борис опять рассмеялся.
— Если вы не умная, то самая очаровательная глупышка из всех, что я до сих пор встречал… Не подскажете ли, что это у меня?
Он помахал в воздухе рукой, которую Наташа ещё в участке успела перевязать своим носовым платком.
— А уж носовой платок тем более не имеет к моему уму никакого отношения. Женщины во все века заботились о раненых мужчинах.
Он расхохотался.
— С вами не соскучишься! Ну, хорошо, вы разбили меня по всем позициям! Считаете, дурочке такое удалось бы?
— Считаю, что ваш комплимент все-таки недостаточно аргументирован.
Наташа и сама не понимала, чего это она так упирается, доказывает, что он в ней ошибся. Во все века женщины ведут себя с понравившимися мужчинами совсем не так: они хотят понравиться! Или ей приятно слышать, как он доказывает ей её же собственную привлекательность? Ох, и кокетка вы, Романова, а прикидывались безразличной!
— А как вам такой аргумент: вы понравились мне с первого взгляда!.. Не надо, не говорите ничего. Вернее, скажите, что вас беспокоит? Вы на все мои шутки вроде отвечаете, а сами мыслями где-то далеко… Конечно, это не мое дело…
— Я думаю о мальчишке… о карманнике. Совсем ещё ребенок. А получит срок… Неужели и вы верите в то, что тюрьма может исправить человека? Мне кажется, скорее, озлобит, искорежит…
— А вы, дорогая, романтик!.. Конечно же, я не верю в тюрьму, как в метод исправления, но могу вас успокоить: наши партия и правительство считают уголовные элементы социально-близкими остальному, некриминальному, народу и не относятся к ним с той жестокостью, как, например, к шпионам или другим врагам народа. То есть социально-чуждым.
— Вы сказали, жестокостью?
Он внимательно посмотрел Наташе в глаза и медленно произнес:
— Я оговорился. Хотел сказать, с должной коммунистической жесткостью, как и нужно относиться к врагам.
Слова Бориса звучали по-газетному правильно, а глаза продолжали изучать её, словно он что-то важное в этот момент решал для себя.
— Боря, вы коммунист? — спросила она, чтобы прервать затянувшуюся паузу. Почему она это спросила, Наташа и сама не знала. Она ведь никогда не оценивала людей по их принадлежности к партии.
— Идейный, — кивнул он, — вступил в партию ещё в девятнадцать лет.
Она удивилась.
— Вы так подчеркнули это слово… Разве коммунисты бывают безыдейными?
— Наташа, вы — точь-в-точь мой друг Юрка Сокольский. Недавно он переехал в Москву — мы с ним с Украины — и все время изводит меня вопросами, до всего ему нужно докопаться, за каждое слово ответить… Идейный, иными словами, тот, кто поддерживает лишь идею коммунизма. Я ни в каких акциях, экспроприациях и прочих 'циях' не участвовал. Разве что однажды, когда учился в высшем техническом училище, принял участие в одной акции. Тогда нам выдали винтовки и заставили три ночи дежурить на ткацкой фабрике. В рабочей среде начались волнения, и мы должны были их предотвратить. Правда, ничего этакого нам делать не пришлось…
Он поддержал Наташу за локоть, когда она вознамерилась перепрыгнуть через лужу, вытекающую из подворотни.
— Кстати, в юности это даже спасло мне жизнь: когда в мой родной город пришли петлюровцы, они меня не тронули, потому что местные жители за меня вступились — 'он — идейный коммунист, никому ничего плохого не делал'.
— А другие коммунисты, выходит, делали?
