побаивались, потому что они держали в руках сведения, которые могли погубить каждого. Или, если таковых сведений не имелось, их легко могли организовать.
Что же хочет от него Махоркин? В то, что он располагает какими-то там важными сведениями, Арнольду не верилось.
— Ты чего задумался? — спросил его улыбающийся Аполлон.
Он теперь все время улыбался, словно лишь одно лицезрение проститутки по имени Юлия целиком изменило его жизнь
— Случилось что-нибудь? — продолжал настаивать Аполлон.
— Да так, ничего особенного, — вяло отмахнулся Аренский, но тут же подумал: а почему бы и нет?
В самом деле, если не Аполлону рассказать, то кому? Они как бы повязаны своими прежними делами. Не то чтобы их объединял страх, но перенесенные вместе испытания, общие знакомые — изредка, собравшись вместе, они могли об этом говорить, а когда рядом нет ни одной близкой души, такое общение соединяет довольно крепко.
Аполлон выслушал его рассказ и призадумался.
— Как ты считаешь, что нужно этому Махоркину?
— Может, хочет меня припугнуть, чтобы какое-то послабление для себя получить?
— Грозила мышь кошке, да из норы… Ежели он ещё и глуп, ему же хуже… Давай сделаем так: ты его к себе вызовешь, а я сяду за перегородкой в архиве, чтобы он подумал, будто вы одни. Так-то он быстрее раскроется. Ишь ты, Махоркин-Папиросов, неужто и лагерь его не исправил? Труд сделал из обезьяны человека, а из Махоркина, выходит, нет? Если он посмеет замыслить худое против офицера ИСЧ, пусть пеняет на себя!
От его слов Арнольд сразу повеселел. Это здорово, когда старший товарищ может решить за тебя такой вот щекотливый вопрос. Если бы Арнольд стал разгребать эту проблему сам, наделал бы ошибок.
Лейтенант оказался живой иллюстрацией теории капитана Ковалева о том, что невинных людей не сажают. В свое время он сам немало отправил в лагеря людей, которые вовсе такого наказания не заслуживали, а теперь вот оказался на их месте.
Но он, как и его жертвы, был уверен в том, что его наказание долго не продлится, и считал, что рано или поздно наверху спохватятся и его освободят. Вера в это не ослабевала в нем, несмотря на то что шел пятый год его заточения на Соловках. И, кажется, он ждал недаром, ибо судьба послала ему спасение в лице лейтенанта Аренского, которому он в свое время дал путевку в жизнь.
Подвела бывшего лейтенанта память. Он помнил восемнадцатилетнего юношу, простого и наивного настолько, чтобы принести в ОГПУ дорогущий алмаз, в то время как из других подобные вещи приходится клещами вытаскивать. Такого тюфяка, как он считал, ничего не стоит прибрать к рукам.
Махоркин совершенно некстати вспомнил одного нэпмана, который никак не хотел отдавать народному правительству свои накопления. Уже и жену арестовали и при нем допрашивали. И дочь-школьницу на его глазах всем отделом насиловали. Молчал. И только через сутки до него дошло, что сопротивляться органам бесполезно. Отдал все до копейки. Влепили ему десять лет. За сопротивление следствию. Вот ведь какие люди жадные бывают! Так крепко держатся за свое, ничем не сломаешь.
Аренский против таких слабак. Бывший лейтенант сразу решил: уж если кто и поможет ему с Соловков выбраться, так это именно он.
Здесь Махоркин допустил свою вторую ошибку. Оказалось, и пять лет, проведенные в лагере, не изменили его сути. Вместо того чтобы провести свою игру тонко, дипломатично, укрепить свои позиции, разведать чужие, он попер напролом.
Едва Махоркин переступил порог информационно-следственной части, как из него полез наружу гэпэушник, не привыкший встречать сопротивления. А если таковое и имело место, его следовало задавить в корне. Так он и поступил.
— Не ожидал, Аренский, что с моей легкой руки ты так широко шагнешь. Правда, Соловки — это не Москва, но если действовать с умом, отсюда можно ещё дальше пойти…
— Вы хотите подсказать мне, как это сделать? — нарочито смиренно поинтересовался Арнольд.
— Именно, подсказать. Для начала ты должен перевести меня на какое-нибудь теплое местечко. В хлеборезку или больничку.
— Должен?!
Будь Махоркин посообразительней, он услышал бы тревожные для себя ноты в голосе лейтенанта, но эйфория кажущейся близкой победы захлестнула его. Стоит этому лопуху чуть-чуть пригрозить, и он будет как шелковый. Ох и долго ждал Махоркин этой минуты!
— Думаешь, я поверил твоему рассказу о том, что сектанты держали тебя в плену насильно? Где ты видел пленников с такими сытыми рожами? Я сразу понял, что о твоих солнцепоклонниках стоит умолчать. До срока. Такой козырь! Под горой невиданные сокровища. Неужели нельзя до них добраться? Для этого хватило бы и половины политических СЛОНа. Дать им в руки лопаты, ломы, они землю насквозь пророют!.. Одного я боюсь: мой рапорт до нужных людей не дойдет. Каждый захочет использовать его в своих целях. Махоркина тут же забудут. А то и постараются, чтобы он никогда больше не открывал свой рот… Вот для того чтобы такого не случилось, я возьму тебя в долю. Кое-что за содействие ты получишь, не без того, например, переведут отсюда…
В наступившей затем тишине особенно явственно прозвучал звук отодвинутого Аполлоном стула. А следом появился и он сам.
Махоркин побледнел. Он шумно глотнул и просипел:
— Товарищ капитан…
— Забылся, мерзавец?! Какой я товарищ врагу народа?
— Простите, гражданин капитан…
— То-то же! Иди, Махоркин, мы приняли к сведению твою информацию.
Тот кланялся и пятился до самой двери, пока не вывалился в нее, зацепившись за порог.
— В живых его оставлять нельзя, — сказал, как припечатал Аполлон.
Аренский испугался. Тогда он подумал не о том, как спокойно Аполлон решает, жить человеку или не жить, а о том, что убивать придется самому Арнольду. То есть делать то, чего он прежде не делал. Наверное, в тот момент он выглядел жалко.
— Но я не могу этого сделать…
— Да кто ж тебя заставляет? — откровенно изумился Аполлон. — Я не урка какой-нибудь, чтобы тебя кровью повязывать. Ты и так никуда не денешься, с края земли-то!.. А для такого дела у нас свои специалисты имеются. Знаешь, как мясники на бойне скотину убивают? С одного удара. В документах пометку сделаем: убит при попытке к бегству. Насчет этого у нас из Москвы четкая директива: бежать никто не должен. Заодно патроны на него спишем. По свободе как-нибудь надо будет на охоту сходить. Мне теперь есть для кого стараться.
— Послушай, Аполлон, а может, ну его…
Тот обратил наконец на лейтенанта внимательный взгляд.
— Да ты никак струсил?
— Но он же ничего плохого не сделал.
— Пока не сделал. Но собирался. И даже смел тебе угрожать. Дурак, одним словом. К тому же, дурак из пугливых. Такой от страха может бед наделать… И что это я тебя уговариваю? Ты своего Всемогущего вспомни. Для него каторжник был никто. Как бы и не человек вовсе, так, насекомое… А те, кого они этому… Аралу в жертву приносили? Или ты не знал? Старались, чтобы подольше мучились. Сразу двух зайцев убивали — страху на рабов нагоняли и свою веру блюли. Мол, чем жертва больше мучается, тем ихнему богу лучше. Крики и стоны для него были все равно, что елей… А мы? Ножичек в спину, он ничего и не почувствует!
И сказал почти без перехода:
— Знаешь, как меня Юлия называет? Поль. А что, мне нравится.
'Поль! — с внезапной злостью подумал Арнольд. — Ванька-Каин — тебе куда бы больше подошло!'
Но тут же устыдился: друг хочет сделать как лучше — именно друг, которых, если подумать, давно у
