расслабился и стал представлять себе лицо жены. И почти тут же увидел её, сидящую у маленького откидного столика в купе вагона.
Таня сидела, привычно подперев щеку рукой, и о чем-то сосредоточенно размышляла.
— Танюшка! — мысленно позвал её Ян и увидел, как она встрепенулась, огляделась и неуверенно позвала:
— Янек?
Когда-то давно, когда они встретились и полюбили друг друга, Таня могла проделывать такие штуки, которые не всегда получались и у Яна. После перенесенного тифа, — она, по словам врачей, побывала по другую сторону жизни, — с девушкой начали происходить чудеса. Она приобрела способности, о которых прежде и не подозревала: стала видеть на расстоянии, сквозь стены, с закрытыми глазами читать письма, не распечатывая их.
Но когда Таня родила дочь Варвару, она сделалась самой обыкновенной женщиной, как будто эти способности природа отпустила ей лишь на небольшой срок.
Ян не печалился.
— Два урода в одной семье — это чересчур! — смеялся он.
Таня окончила мединститут, и Головин опять предложил ей работу в своей лаборатории. Даже лишившаяся своих феноменальных способностей, Таня была находкой для науки, потому что не только могла всю себя отдавать работе, но и находить оригинальные решения для многих задач, которые лаборатория перед собой ставила.
А совсем недавно она создала уникальные методики, позволяющие совершенствовать природные способности человека. Только закрытость разработок лаборатории не позволила ознакомить с её изобретениями ученых педагогов, которые, вне сомнений, очень в них нуждались.
Кстати, у таких незаурядных родителей рос вполне обычный средний ребенок — жизнерадостная смешливая толстушка. И отец, и мать, впрочем, любили её ничуть не меньше, чем если бы она была вундеркиндом…
Кому могло помешать, что Ян так счастлив в жизни? Увы, этот риторический вопрос задавать было некому. Ян не заметил, как потеряв 'картинку' с видом жены, попытался увидеть ещё и дочь, но Варя или спала, или он чересчур устал от всех треволнений.
Проснулся Ян под утро оттого, что услышал, как на нижних нарах чуть слышно шептались. Он невольно прислушался.
— Моя мать — старушка героическая, — гордился чей-то голос. — Хоть из-за матери меня взяли, я зла на неё не держу. У нас в роду Иуды никогда не было. И не будет. Чекисты с нею неделю бились, ничего не смогли добиться. Со мной она ничем не делилась, как чувствовала.
Хозяин голоса тяжело вздохнул и завозился на нарах.
— Тебе, говорила она, Игорь, такое знать вовсе ни к чему. Знание это погубить может. Я свое уже пожила, не боюсь за веру жизнь отдать. Перед богом стану ответ держать, а не перед нехристями… Только мне все равно от лагеря не уйти. Какая это статья, я не помню, но там есть такой пункт — за недоносительство…
— А чего они от вас хотели-то? — нетерпеливо поинтересовался другой голос.
— Митрополит Исидор, может, ты слышал, бежал из ссылки. Сейчас он уже в Финляндии.
— А вы здесь при чем?
— Как это, при чем? А у кого отец Исидор останавливался в Москве?
— И у кого?
— Да у нас, глупая ты голова! Его верующие так и передавали из рук в руки до самой Финляндии.
— Понятно, и чекисты эту цепочку проследили?
— А о чем я тебе и толкую? Только на моей матушке цепочка ихняя оборвалась… Я к тому тебе это рассказал, что вчера с твоими рассуждениями не согласился, да не хотел при других тебя позорить. Не все, как ты говорил, русские люди сплошь доносчики и трусы. Такими людей страх делает, жадность, зависть, а настоящий русский человек в вере крепок и великодушен…
Странное действие оказал на Яна этот случайно подслушанный разговор. Значит, есть все-таки люди, которые не ломаются под самым грубым нажимом. Которые живут на свете со своей чистой верой и ради неё готовы даже на смерть.
'Я допью эту чашу до дна, — решительно подумал он. — Пусть меня отвезут на край земли, опустят в преисподнюю, я все вытерплю, через все испытания пройду и тогда уж сам пойму, продолжать ли мне чтить ту власть, которая не ценит и не бережет своих граждан. Будет надо, я смогу уйти, как однажды ушел от белогвардейского суда. Если власть не хочет, чтобы я трудился на благо государства, отныне я стану трудиться лишь ради своей семьи!'
Глава одиннадцатая
Наташе снился сон. Она стояла на небольшом пригорке возле странного войлочного шатра — юрты, подсказал чей-то голос — и перед нею с одной стороны расстилалась степь, а с другой — целый поселок из этих самых юрт: неприметных серых, войлочных и нескольких ярких шелковых с золотыми маковками поверху.
Одеяние на ней тоже было странное — какая-то длинная рубаха, украшенная по вороту вышивкой, шелковые шальвары и на голове шелковое покрывало. В юрте позади неё спали дети: мальчик и девочка. Какое-то время Наташа попыталась сопротивляться сну. 'У меня один ребенок — девочка!' говорила она. Но чей-то голос настаивал: мальчик и девочка.
Холодный ветерок раннего утра заставил её поежиться. Небо все ещё было темно-синим, в черных перьях ночных облаков, но на горизонте уже алела полоска рассвета.
Она стояла у входа в юрту и ждала. Чего? Или кого?
Но вот она протянула вверх руки, и к ним, будто брошенный невидимой рукой, метнулся луч солнца. Он коснулся кончиков её пальцев и пробежал по всему телу так, что каждая жилка откликнулась, зажглась этим золотым огнем. Она стала легкой, как воздушный шарик. И почти невесомой. Если бы она захотела взлететь…
Теперь ей стало гораздо спокойнее.
Зло медленно приближалось к ней, замешкавшись где-то за соседней юртой.
Шли двое мужчин с чужими узкоглазыми лицами. Шли, чтобы причинить вред ей и детям.
— Я возьму девку, — говорил тот, что крался позади. — А ты заберешь детей.
Завидев её юрту, он вышел вперед.
Бучек, вспыхнуло в мозгу имя, ханский прихвостень, её злейший враг. Это Наташа в своем сне 'знала'. Решил наконец показать ей, кто сильнее. Для того и держит в руке кнут, которым он привык усмирять строптивых женщин. Тех, кто не хотел покоряться его злой воле.
— Оставь свой кнут, — насмешливо сказала она врагу. — Все равно ты не сможешь им воспользоваться.
— Это почему же, — начал было смеяться тот, но смех застрял у него в глотке.
— Потому, что раньше ты сгоришь.
Уже занесший ногу для шага, он вдруг так резко остановился, что второй, за его спиной, с размаху налетел на него. И вдруг закричал, отчего вздрогнули и её враг, и она сама.
— Я обжег руки! Я обжег руки!
— Перестань орать! — прикрикнул на него главный злодей. — Что ты её слушаешь!
Но Наташа уже и сама видела, как изо всех его пор потянулся дым и слышала едкий запах паленого мяса…
Наташа проснулась, но её рукам все ещё было горячо, а нос по-прежнему чуял запах горелого, и вдруг услышала возглас Бориса:
— О, черт, Наташка, мы же горим!
Он со сна все ещё пытался сообразить, в какую сторону бежать, а Наташа уже несла из ванной
