— Не знаю. Паровозы, наверное.
— Паровозы, — согласно кивнул он. — А в графе 'побочная продукция' у него значатся танки.
— Ну, и что тебя волнует? Разве каждая страна не должна думать о своей обороне?
— Выпуская по двадцать два танка в день? — Наташа понимала, что Борис по-своему, по-мужски хочет объяснить то, что его волнует, но она и в самом деле не могла его понять.
— А не смешно говорить о танках тогда, когда делаешь женщине предложение?
— Прости. Я только хотел сказать, что наша страна на пороге войны за передел мира, и я больше не хочу в этом участвовать.
— Но ты хотел уехать в Туркмению.
— Да, потому что оттуда легче всего бежать за границу!
Наташа отшатнулась. Совсем недавно эта же мысль приходила ей в голову, но высказанная другим человеком, она словно материализовалась, как тот огонь на простыне… Бежать из России?!
Однажды Наташа уже пыталась бежать из страны, но родина так просто не отпускает своих детей. Она, как мать, цепляется за одежду в попытке удержать их подле себя. Кто-то все равно вырывается, а тот, кто не в силах вырваться из её рук, остается…
— А если нас поймают?
Она невольно сказала 'нас', как бы оговорилась, но он с радостью отметил это.
— Волков бояться, в лес не ходить, — Борис твердо посмотрел ей в глаза. — Ты так и не сказала, согласна ли стать моей женой?
Глава двенадцатая
Девушка напоминала тощего оголодавшего котенка. Со всем тряпьем, что было на ней, она вряд ли весила больше сорока килограммов. Казалось, ребра у неё проступают и сквозь заношенный ватник. Прав Аполлон, в отличие от воровок и проституток, женщины-политические мало походили на женщин, какими он привык видеть их в обыденной жизни.
Разве можно отнести к прекрасной половине человечества существо, которое вместо признаков пола имеет вид ходячего скелета, так что ждешь от неё не шороха юбок, а лишь стука костей.
Когда девушку ввели в кабинет и она сняла шапку, Арнольду открылась её выстриженная под 'нуль' голова с начавшими отрастать волосами. Теперь она напоминала тоже отощавшего и оголодавшего, но уже ежика.
Если бы Аренский мог рисовать, то именно так он нарисовал бы ежика к какой-нибудь детской сказке: маленький заострившийся носик и огромные, в пол-лица, глаза, над которыми встает этот пепельный ореол отрастающих волос.
Гинзбург порекомендовал её, как хорошую скрипачку. Так и сказал:
— Вета — музыкант от бога. Она родилась со скрипкой в руке.
И этот самый музыкант от бога — претендент на ресторанный оркестр сказала простуженным голосом:
— Заключенная Румянцева, статья пятьдесят восьмая, пункт десять.
Конечно, Аренский знал и без неё и кто она, и какая у неё статья. Почему-то он подспудно ждал высокую мужиковатую девку, а никак не эту хрупкую былинку, которую качает от ветра. Она получила десять лет за контрреволюционную агитацию, и Арнольд подумал: что же натворил этот отощавший зверек с редким именем Виолетта, кого и за что агитировал? К ней даже это слово — агитация — подходило как… конская попона ежу. Он представил конскую попону на ежике и чуть не расхохотался, а когда поймал себя на этом, стало стыдно.
Арнольд в который раз попенял себе, что так мало занимается самообразованием. Может, и ему брать уроки у какого-нибудь профессора? Советскую юриспруденцию, мировую историю он знал на уровне вуза, а вот в музыке был полный профан. Интересно, в честь кого её так назвали. Может, в честь какого-то композитора?
При таком раскладе надо или положиться целиком на Гинзбурга, даже не пытаясь делать умное лицо, или вникать во все самому. На 'или' времени явно не было. Куда ему тягаться с этой тощей Виолеттой, которая до ареста училась в консерватории. В то время, как она изучала нотный стан, Аренский увлекался совсем другими станами.
Он посмотрел на скрипачку, которая стояла перед ним чуть ли не навытяжку, и спросил:
— Хотели бы вы…
Нет, лейтенант, ты определенно спятил. 'Вы', 'хотели бы'… Да она давно забыла о таких словах. Что за реверансы с врагами народа? Товарищ капитан тебя по головке не погладит! Потому он откашлялся и сурово спросил:
— Гражданка Румянцева, какие произведения вы умеете играть на скрипке?
Ну и брякнул! От удивления её огромные глаза стали ещё больше. Теперь он понял, чем они поразили его в первый момент — её глаза тоже были зелеными, как у Наташи. Только светлее, прозрачнее, что ли.
Арнольд представил себе, как Виолетта ответила бы ему на такой вопрос на воле. В Ленинграде, например. С придыханием перечислила бы своих любимых композиторов вроде Шопена или Бетховена, привычно округляя губы. Именно так говорила о классической музыке одна из его подружек-студенток, силясь показать свою образованность. Или пренебрежительно спросила бы, какие именно произведения его интересуют? Но здесь она ничего такого позволить себе не могла, только прошептала:
— Если по нотам, наверное, все.
Один играет на всех инструментах, другая — все по нотам. Действительно, СЛОН собрал всякой твари, словно Ноев ковчег. И даже не по паре, а вообще в единственном экземпляре. Значит, страна в таких вундеркиндах не шибко нуждалась, иначе не морила бы их голодом здесь, на краю земли…
— А смогли бы вы…
Черт, теперь он понимает надзирателей, которые с таким удовольствием издеваются на интеллигентами. Если ты, к примеру, очень смутно представляешь себе, что такое опера, а уж о Верди вообще не слышал, и вдруг тебя поставили над человеком, который, с твоей точки зрения, занимался всякой ерундой, вроде того, что махал палочкой перед музыкантами в то время, как другие вкалывали на стройках пятилетки. Понятное дело, ты взбеленишься.
Как все непонятное, это раздражает особенно: за что платят деньги этим бездельникам? Ты служишь в богом забытой дыре, ни за хрен собачий задницу морозишь, а такие вот в черных пиджаках с хвостом строят из себя умников!
— А без нот вы сможете сыграть, к примеру, 'Валенки'?
— 'Валенки'? Конечно, смогу!
Она впервые улыбнулась, кажется, даже развеселилась, и сразу же в лице её произошла разительная перемена. Голод не смог до конца уничтожить краски юности, и свет улыбки зажег её глаза и бросил на щеки нежный румянец.
'Да ведь она красавица!' — с удивлением подумал Арнольд, остолбеневший от её превращения. Ему захотелось о чем-нибудь говорить с нею, чтобы поддержать это оживление, этот, пусть и кратковременный, расцвет.
Да разве только это? С такой девушкой, наверное, приятно сидеть у камина, какой соорудил для своей Юлии Аполлон, и смотреть, как она покачивается в кресле-качалке и блики света играют на её длинных пепельных волосах. А маленькая ножка в лаковой туфельке слегка выглядывает из-под пледа, которым она укутана…
— Вы знаете заключенную Растопчину?
— Марию Андреевну? Конечно, знаю. Она — святая!
— Богу молится, что ли? — глупо спросил он, не зная, за что людям дают такой эпитет.
— Она последнее отдает. Понимаете, Мария Андреевна всегда вначале думает о других, а потом о себе… На вокзале, когда нас привезли, она…
